Грязно выругавшись, он поднял с пола свои шорты, но прежде чем натянуть их, дрожащими руками достал сигарету, с четвертой попытки прикурил ее и блаженно затянулся.
- Мертвые блондинки становятся твоей дурной привычкой, – сменив гнев на милость, уже тише произнесла Виктория, насмешливо скривив чуть полноватые губы, которые вкупе с россыпью золотистых веснушек придавали ее лицу обманчиво-наивное выражение. – Какая эта по счету?
- Не знаю… кажется, четвертая… – Хейл снова приложился к бутылке и вытер рот тыльной стороной ладони.
- Только за последние полгода, – уточнила Вик и, притворно вздохнув, добавила: – С этим надо что-то делать, в последнее время от тебя слишком много проблем.
Джеймс дернулся и опасливо покосился в ее сторону.
- Почему бы тебе просто не убить меня? – вдруг хищно улыбнулся он, с вызовом глядя на Викторию. – Бах! И все… – сложив пальцы пистолетом, Хейл поднес их к своему виску и сделал вид, что выстрелил.
Девушка поморщилась, будто от зубной боли, и медленно покачала головой. Они оба отлично знали, что она никогда не сделает этого. Джеймс был единственным живым существом, которого Вик никогда бы не убила, даже страстно желая его смерти в глубине своей черной души.
Однажды, много лет тому назад, он спас Викторию и кардинально изменил ее жизнь.
Череда трагичных событий, о которых она приказала себе забыть раз и навсегда, привела к тому, что девушка пополнила ряды дешевых проституток, обитающих в самых мерзких районах Чикаго.
Хейл нашел ее, избитую до полусмерти очередным обдолбанным наркотой клиентом, возле мусорных баков в какой-то темной подворотне.
Он не просто подобрал Викторию и принес к себе домой, словно бездомную кошку, искалеченную жестокими детьми, Джеймс распахнул перед ней дверь в новую жизнь. Теперь не нужно было заниматься ненавистной древней профессией, потому что не нужно было думать о том, что съесть, чтобы не подохнуть с голоду, где переночевать, чтобы не замерзнуть на промозглых улицах Чикаго.
Тогда еще Хейл был совсем другим человеком: не было той необузданной власти, что лишает рассудка, тех легких денег, из-за которых все остальное – включая и человеческую жизнь, – быстро перестает иметь хоть какую-то ценность.
Тогда еще Джеймс не был наркоманом, в отличие от нее, Виктории. Но и она достаточно легко «соскочила», ведь наркотики нужны были ей лишь для того, чтобы ничего не чувствовать, не помнить, не думать. В обновленной жизни необходимость в этом отпала, а силой воли и жаждой жизни Бог наградил ее сполна.
Даже когда Джеймс, вдруг захотевший новых ощущений, начал «баловаться», а затем и вовсе «подсел на иглу», Вик смогла удержаться: ей хватало той «чистой» эйфории, что она испытывала от вседозволенности и безграничной власти, заключенной в ее руках; от банковского счета, на котором так быстро множились ноли, превращаясь в упоительно «красивую» сумму.
В самом начале между Викторией и Джеймсом возникли романтичные, а точнее сказать, сексуальные, отношения, но, к счастью, они быстро поняли, что сохраняя определенную дистанцию и оставаясь лишь партнерами, будут куда полезнее друг для друга.
Сейчас от прежнего Хейла остались лишь руины, присыпанные кокаиновой пылью, и если бы не она, Виктория, он давно потерял бы все и сдох в вонючей тюремной камере или в какой-нибудь грязной канаве.
Презирая Джеймса, Вик все же не могла избавиться от въедливой мысли, что если бы не он, она закончила бы свою жизнь еще много лет назад примерно так же, как эта блондинка, что сейчас лежала перед ней на диване. Эта мысль вместе с неизменно сопутствовавшей ей чувством благодарности и были той нерушимой преградой, которая не позволяла Виктории оборвать никчемную жизнь Джеймса. Единственное, что девушка себе позволяла – это мечтать о том, что однажды, придя к Хейлу, она обнаружит его умершим от передоза, но раз за разом ее ждало горькое разочарование.
- Боюсь, что ты убиваешь не тех, кого в действительности хочешь убить, в этом все дело, – Вик приблизилась к Джеймсу и провела рукой по его спутанным волосам, словно мать, желавшая утешить своего ребенка. – Нужно, наконец, разрубить этот узел.
Хейл знал, что она права: все дело в Розали. Каждый раз, произнося это имя вслух, он непроизвольно морщился, словно откусил невозможно кислое яблоко, – оно набивало такую же оскомину, мерзко скрипело на зубах, как речной песок.
Прошло уже больше двух лет, а Джеймс все равно продолжал думать о Роуз, правда, со временем ему становилось все сложнее различать истинные обрывки воспоминаний и иллюзорные картинки, созданные его одурманенным наркотиками подсознанием.
Хейл до сих пор помнил ее запах, гладкую кожу под своими пальцами, зеленые, как у кошки, глаза, в которых плескалась необузданная страсть. Иногда в полубреду Джеймсу казалось, что он слышит охрипший от желания голос Роуз, нашептывающей ему на ухо непристойные глупости, от этого щекочущего тепла губ девушки все его тело покрывалось мурашками, а мышцы напрягались и звенели, словно натянутые стальные канаты.
Если бы Хейл умел любить, то непременно полюбил бы Розали, хотя то чувство, что он испытывал к ней, и так оказалось слишком сильным, почти неуправляемым. Ему хотелось властвовать над ней, подчинять, покорять, испить ее всю по капли, без остатка.
Джеймс испытывал почти физическое удовольствие, просто наблюдая за Роуз, когда та грациозно двигалась по квартире, делая уборку, при этом плавно покачивая бедрами, пританцовывая и напевая себе под нос какую-ту итальянскую песенку. В такие моменты по телу Хейла разливалось искрящееся тепло, как от самого дорого и чистого героина, которым он в те времена еще только начинал «баловаться».
Прежде ни одна женщина не задерживалась возле него дольше, чем на полгода – вполне достаточный срок, чтобы пусть даже и сверх сексуальное тело пресытилось. С Розали Джеймс был почти четыре года, но она так и осталась для него неутоленной жаждой путника, бредущего по раскаленной пустыне. Это было много больше, чем просто страсть – он вожделел Роуз, был одержим ею.
А затем она предала Хейла, решила бросить – еще никто и никогда не бросал его! – и сбежать вместе со своим братцем. Когда Джеймс узнал об этом, он возненавидел ее с той же силой, с какой до этого вожделел.
И все же эта сука имела над ним какую-то особую власть, которой Хейл был не в силах сопротивляться. При всем своем огромном желание убить Розали, он не мог сделать этого сам, невозможно было даже вообразить, что именно его руки, знающие каждый изгиб тела Роуз, остановят в нем жизнь. От одной только мысли об этом Джемса начинало мутить.
Отдать девушку в качестве трофея в карточной игре показалось ему идеальным решением, потому что люди, с которыми он играл, были достаточно умны и влиятельны для того, чтобы вдоволь насладившись, сохранить ей жизнь. Одним выстрелом Хейл убивал сразу двух зайцев: во-первых, это была идеальная месть Розали, а во-вторых, он мог доставить удовольствие своим партнерам «по бизнесу», что непременно зачлось бы ему в будущем.
Но в какой-то момент все пошло не так. Джеймс не смог уехать, оставив ее там, что-то внутри него яростно противилось этому, заставляя его вернуться и забрать Роуз. Это не было раскаянием или хотя бы жалким его отголоском. То, что испытывал тогда Хейл, было схоже с чувствами ребенка, который в каком-то необъяснимом порыве отдал любимую игрушку своему другу по песочнице, и когда тот ушел, унося ее с собой, вдруг понял, насколько та была хороша и необходима ему самому.
К счастью для Розали и к несчастью для самого Джеймса, его способность рационально мыслить и здраво оценивать ситуацию к тому моменту почти сравнялась с нулевой отметкой, в противном случае, он оставил бы девушку там, дабы не нажить себе смертельных врагов в лице далеко не последних людей преступного Чикаго.
Эта глупость стала для Хейла роковой, ознаменовав собой начало конца. С того самого дня, та империя, что создавлась им и Викторией не один год, стала безудержно рушиться: продажные копы отказались от дальнейшего сотрудничества ровно так же, как и подавляющее большинство поставщиков «товара»; их с Вик людей принялись поголовно истреблять, словно дичь в охотничий сезон. В довершение ко всему Джеймса и Викторию объявили в федеральный розыск, заставляя их поспешно бежать из Чикаго, насегда прощаясь с прежней жизнью.