- Утром я ездила к Эммету, – прервав затянувшееся молчание, заговорила Рене. – Розали все еще ничего не ест, ни с кем не разговаривает, не встает с кровати и все время плачет. Бедная девочка! Эм ни на минуту от нее не отходит, так переживает! Больно на них смотреть! Я все не перестаю задаваться вопросом: почему все это случилось с нашими детьми?! Почему, Чарли?!
- На этот вопрос не найти ответа. Меня больше беспокоит Белла. Розали и Эммет есть друг у друга, они вместе, а значит, они справятся, пусть не сразу, пусть на это уйдет уйма времени, но в конце концов, они найдут силы в себе и друг в друге для того, чтобы жить дальше. А Белла осталась одна, наедине со своим горем.
- У нее есть мы, – попыталась возразить Рене.
- Это не то же самое, – покачал головой Чарли.
- Но у нее будет ребенок, их с Эдвардом ребенок.
- Да, с одной стороны, это должно смягчить боль, – не стал спорить Свон, – но с другой, это большая ответственность, растить ребенка одной – задача не из легких, тем более, в ее возрасте.
- Чарли, о каком возрасте ты говоришь?! – удивленно воскликнула Рене. – В ее возрасте у меня уже был трехлетний сын!
- Но у тебя был я.
- Формально, – усмехнулась она. – Ты был вечно на службе, так что все проблемы и обязанности полностью легли на мои плечи.
- Я просто пытался прокормить нашу семью, – растерянно пробормотал Чарли, которому показалось, что жена – бывшая, бывшая, черт возьми! – только что врезала ему под дых.
- Да-да, я знаю, знаю. Это не я сейчас говорю, а вино, тебе не следовало меня спаивать,- улыбнувшись, затараторила Рене. – К тому же, это все уже в прошлом.
- Да, верно. Теперь у тебя другая жизнь, любящий муж, который всегда рядом, и дружная семья с воскресными пикниками – все, как ты мечтала.
- Да-да, все так, – Рене допила оставшееся в бокале вино и пристально посмотрела на Чарли. – А ты почему больше не женился? Ты всегда был таким красавчиком, что я была уверена, стоит мне только выйти за порог, как сюда выстроится целая очередь из длинноногих красоток. Кстати, давно хотела сказать, что усы тебе очень идут.
- Наверное, все дело в том, что я не нашел такую же чокнутую сумасбродку, как ты, – кривовато улыбнулся он, но, заметив выражение ее лица, поспешно добавил, примирительно подняв руки вверх: – Это просто шутка! Ты же знаешь, у меня всегда было плохо с чувством юмора. Может быть, именно поэтому ты бросила меня… Я снова шучу… Больше не буду, честно!
Свон замолчал, собираясь с мыслями. Сейчас он был так близок к тому вопросу, что мучил его долгие-долгие годы, что невозможно было ни задать этот вопрос вслух:
- Скажи мне, Рене, почему ты ушла от меня? Даже не просто ушла, а почти сбежала, как сбегают от мужей-алкоголиков, терроризирующих всю семью! Утром ты варишь мне кофе и готовишь омлет с ветчиной, а вечером я прихожу домой чуть раньше обычного и застаю тебя с собранными чемоданами. Меня до сих пор не покидает мысль, что приди я, как обычно, то застал бы пустой дом и прощальную записку на журнальном столике. Может, так было бы даже лучше: вероятно, в записке ты смогла бы назвать причину своего поступка, а так… я не получил тогда ни одного ответа! – на одном дыхание выпалил Чарли и замолчал, глядя в зеленые с поволокой глаза жены – бывшей, бывшей, черт возьми!
- Ты прав, прав почти во всем, – она отвела свой взгляд в сторону и сцепила, лежавшие на столе руки в замок. – Я хотела уйти до того, как ты вернешься. Я не могла смотреть тебе в глаза, чувствовала себя предательницей – ею и была. Я действительно бежала, но не от тебя – от себя.
- Теперь я вообще ничего не понимаю, – пробормотал Чарли сквозь стиснутые до боли зубы, когда Рене замолчала.
- Я оказалась не способна быть женой копа, – по-прежнему отведя взгляд в сторону, продолжила она. – Когда тебя ранили, и ты неделю был в коме, я почти сошла с ума, думала, что умру там же, на кушетке в больничном коридоре. К счастью, ты выжил, быстро пошел на поправку и уже через три месяца вернулся на службу, а я… я тогда сломалась. Я поняла: если снова повторится что-то подобное, я не выдержу. Ты каждое утро уходил на работу, а я по нескольку часов стояла у окна и молилась, вздрагивала от каждого телефонного звонка: мне все казалось, что если я сниму трубку, то услышу голос офицера полиции, который скажет, что тебя убили. По ночам мне снился лакированный гроб, накрытый национальным флагом, я слышала прощальный залп ружей и просыпалась в холодном поту. Я до смерти боялась, что этот сон станет явью, и мне придется через все это пройти, а потом остаться одной с двумя детьми и твоей фотографией с черной ленточкой в углу – я всегда была эгоисткой, ты же знаешь. Именно поэтому я и решила сбежать от всего этого, от своего страха. Я оказалась слишком слабой и трусливой, чтобы быть женой копа, каждый день рискующего своей жизнью.
- Это не имело смысла, – севшим голосом выдавил из себя Чарли. Он пытался убедить себя, что ему не больно, что это всего лишь ответ, которого он так долго ждал, и просто слова, которые спустя столько лет не должны были иметь никакого значения. Но ему было больно, и эта ноющая боль быстро захватывала в свой ледяной плен каждую клетку его тела. Сейчас Свон чувствовал себя преданным даже больше, чем тогда, когда Рене чуть было не проехала колесом автомобиля по его ноге, увоза с собой их детей. – Если бы меня все же грохнули, тебе пришлось бы бросить горстку земли на мой лакированный гроб, потому что кроме вас у меня никогда никого не было. Или ты не приехала бы на мои похороны, сделав вид, что тебя это больше не касается?
- Конечно, приехала бы, но это было бы уже совсем другое… по крайне мере, так мне тогда казалось. Боже, Чарли, о чем мы говорим?! Какие похороны?! – Рене раздраженно передернула плечами и сокрушенно покачала головой.
- Какая горькая ирония судьбы: ты ушла, потому что боялась, что меня убьют, а с тех пор мне даже ни разу, как следует, не набили морду. И всего через несколько лет после твоего ухода я стал шефом полиции, и единственное ранение, которое я рискую получить – это проколотый степлером палец… Знаешь, а я тебя понимаю, правда. Быть женой копа – дерьмово. За годы службы в полиции я множество раз видел этих раздавленных горем женщин, стоящих на краю могил, пропитанные их слезами флаги, накрывающие гробы… и я никогда не хотел бы такой участи для тебя. Единственное и самое главное, чего я не могу понять, почему ты никогда не говорила мне о своих страхах? Разве мы не должны были обсудить всю эту ситуацию, прежде чем принимать решения? Я бы ушел из полиции ради тебя и детей, я бы ушел, ты же знаешь!
- Знаю, – по щеке Рене скатилась одинокая слезинка. – А еще я знаю, что ты никогда не смог бы заниматься чем-то другим. Рано или поздно ты возненавидел бы меня за то, что заставила тебя уйти из полиции. А так… без меня ты неплохо справился, значит, все было верно.
- Что такого ты сейчас видишь во мне или вокруг меня, что заставляет тебя думать, будто я неплохо справился?! – внутренне бушуя и разрываясь от боли и глухой ярости, Чарли хотел сохранить внешнее спокойствие, но какая-то неведомая сила подбросила его вверх и заставила повысить голос: – То, что я не подставился под шальную пулю и все еще жив, то, что я не умер с голода без тебя, научившись готовить только для того, чтобы чем-то себя занять и не думать, не вспоминать хоть какое-тот время?! Или то, что дом сияет чистотой, а во дворе растут гребаные цветочки, которым я отдавал все свое свободное время, растя их, как детей, которых ты увезла?! – в два шага Чарли подошел к Рене и, нависая над ней, но уже спокойным тоном добавил: – Хотя ты права, я неплохо справился и продолжаю справляться. Однако вся беда в том, что я устал справляться – я хочу просто жить, но вот как раз жизни-то и не получилось, и, вероятно, в этом лишь моя вина. – Свон замолчал и нервно облизнул губы, с ужасом почувствовав на них соленый вкус. Рене вскочила на ноги, и их тела оказались в опасной для Чарли близости друг от друга. Ее руки неожиданно взметнулись вверх, ладони легли на его грудь. Это простое прикосновение почти свело Чарли с ума, прожигая насквозь. Сердце забилось в какой-то ядовито сладкой агонии, а воздух, вдруг сделавшийся густым, как кленовый сироп, застревал в горле, заставляя мужчину задыхаться. Чарли обхватил руками жену – бывшую, бывшую, черт возьми! – и прижал к себе так крепко, будто это могло удержать ее рядом с ним навсегда.