- Ты проиграла! – сквозь плотно сжатые зубы процедил Блэк. – Остался всего один выстрел, одна пуля и моя очередь стрелять! Понимаешь, что это значит? Понимаешь ты или нет?! – голос парня сорвался на крик.
Он отпустил Беллу так же внезапно, как и схватил, тут же поднявшись с пола. Свободной от револьвера рукой Блэк вцепился себе волосы в порыве безумного отчаяния. Его грудь высоко вздымалась, словно он только что пробежал марафонскую дистанцию, а глаза были красными от слез, однако сейчас он уже не плакал.
- Но виновата не только ты, – приняв, наконец, какое-то решение, Джейкоб заметно расслабился. – Каллен – вот кто главный виновник! Он обязательно должен за все заплатить!
- Нет, Джейк, пожалуйста! – охрипшим от слез и ужаса голосом взмолилась Белз. – Все совсем не так, как ты себе представляешь! Мы с тобой все равно не смогли бы быть вместе. Прости, что причинила тебе боль! Я знаю, что виновата перед тобой, но виновата я и ТОЛЬКО Я!
- Тебе нужно дать еще один шанс, – погрузившись в свои мысли, Блэк совсем не слушал взывающую к нему девушку. – Позже я вернусь, и мы что-нибудь придумаем, может быть, сыграем еще раз… – с этими словами он отвернулся от Беллы и стремительно зашагал к выходу.
- Нет, Джейк, стой! Пожалуйста! – Белз поднялась на ноги так резко, что у нее потемнело в глазах, но, несмотря на это, она опрометью кинулась за парнем.
Однако у нее не было ни единого шанса догнать его, а уж тем более остановить. Блэк поспешно выскочил за двери и с оглушительным грохотом захлопнул их, оставив Беллу в кромешной темноте.
Вслепую добравшись до выхода, Белла толкнула плечом одну из проржавевших створок, но та, конечно, даже и не думала поддаваться – глупо было надеяться, что Джейкоб забудет задвинуть засов. Пути к спасению не было. Она осталась один на один с темнотой и крысами, копошащимися где-то совсем рядом с ней.
В голове девушки разрушительным вихрем пронеслись страшные картинки того, что обезумевший Блэк может сотворить с беспомощным Эдвардом.
- Господи, пожалуйста, не допусти этого! Молю тебя, Господи! Ведь ты же не можешь этого допустить?! – неистово прошептала Белла, прижавшись разгоряченным лбом к холодному металлу дверей.
Ответом ей были лишь пронзительные крики чаек, поющих всю ту же заунывную песню.
====== Глава 34. Единственный смертный грех – сдаваться ======
В мир пришел я, но не было небо встревожено,
Умер я, но сиянье светил не умножено.
И никто не сказал мне – зачем я рожден,
И зачем второпях моя жизнь уничтожена?
Омар Хайям
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Знаю я – Смерть найдет всех нас,
Пусть возьмет эту жизнь,
Но возьмет не сейчас…
«Не сейчас» гр. Ария
Время играло с Эдвардом в какую-то сложную, изощренную игру, выматывающую и изнуряющую. Оно то замедляло свой ход, непостижимым образом превращая часы в столетия, то ускорялось, сменяя день ночью, а ночь – днем с космической скоростью.
Несмотря на то, что шансов выйти победителем в этой игре у Каллена практически не было, сдаваться он не собирался. Просто не умел.
Сколько раз Эдвард оказывался в критических ситуациях, сколько раз попадал в хитрые ловушки судьбы, но, в конечном счете, выход всегда находился, зачастую лежал на поверхности, нужно было лишь взять себя в руки, как следует подумать или даже просто осмотреться по сторонам.
Следуя этим нехитрым правилам, в первый же день своего заточения Каллен обнаружил одну возможную лазейку: металлическое кольцо, к которому пристегивались его наручники, было припаяно к острому штырю, вбитому в пол, – именно так кольцо и крепилось к крышке лаза в подвал. Однако доски отсырели, а местами даже прогнили, и штырь держался уже не столь прочно, как раньше. Пусть это больше походило на химеру, чем на реальный шанс обрести свободу, но Эдвард был благодарен судьба даже за эту призрачную надежду, делающую его положение уже не так удручающе-безысходным.
Не теряя времени, Каллен принялся расшатывать штырь, остервенело дергая здоровой рукой металлическое кольцо из стороны в сторону, превозмогая все нарастающую боль в сломанной ключице. Пот градом струился по лицу парня и застилал глаза, пальцы, вцепившиеся в проржавевший металл, сводило судорогой от невероятного напряжения, а сломанные кости все яростнее протестовали даже против малейших телодвижений, требуя немедленно прекратить эту дьявольскую пытку. Но, невзирая на это, он продолжал с завидным упорством дергать злосчастное кольцо снова и снова, снова и снова, и так до тех пор, пока очередной взрыв боли криком ни вытеснил весь кислород из его легких.
Эдвард обессиленно откинулся на спину и тяжело задышал, жадно хватая ртом воздух. Казалось, что он истратил все свои силы, какие только оставались, а проклятый штырь поддался не больше, чем на миллиметр. Но парень не собирался так просто сдаваться. Он должен был бороться до самого последнего вдоха! Хотя бы ради Беллы, ради того, чтобы снова увидеть ее улыбку и счастливые глаза, в которых так легко читалась ее всеобъемлющая и безусловная любовь к нему. Он будет пытаться! Снова и снова до тех пор, пока ни вырвется отсюда!
Однако последующие дни лишь укрепили подозрения Каллена в бессмысленности этой затеи. Да, с каждой новой его попыткой штырь поддавался все заметнее, начиная потихоньку расшатываться, но, трезво оценивая ситуацию, Эдвард понимал, что понадобится еще не меньше недели, прежде чем он сможет выдернуть кольцо из доски.
Недели у него не было – это парень понимал еще отчетливее. Столько он просто не протянет. С каждым днем, с каждым часом силы покидали его, отчего попытки расшатать штырь становились все более вялыми, жалкими и почти бесплодными. Обезболивающее, щедро пожертвованное Джейкобом, уже почти не помогало в схватке с болью, беспрестанно мучавшей Каллена, вгрызавшейся в его тело все глубже и глубже. Отек от сломанной ключицы постепенно сполз на плечо и продолжал пробираться все ниже и ниже по руке, так что браслет наручников начинал ощутимо впиваться в кожу запястья, грозя вот-вот нарушить кровообращение.
Все чаще Эдвард забывался тревожным сном, который настигал его внезапно, туманя рассудок. Сон брал его в плен и уносил все глубже и глубже, в кромешную темноту, откуда он боялся однажды не вернуться.
Но еще больше боялся, что ему не захочется оттуда возвращаться, потому что там, в этой пульсирующей темноте, ему чудилась Белла. Она была рядом с ним, ее пальчики нежно гладили его по голове, путаясь у него в волосах; а нежный голосок нашептывал утешения, успокаивал, вселял надежду, что все пройдет, все кончится. Всегда заканчивается. Так или иначе.
В этих тревожных снах, граничащих с беспамятством, Каллен неизменно цеплялся за Беллу, словно утопающий, зарывался лицом в ее колени, как тогда, в театральной студии, когда она впервые увидела его внутренних демонов, соприкоснулась с его болью, чтобы раз и навсегда разделить ее на двоих.
Эти сны были настолько реальны и прекрасны, что пробуждение обрушивалось на Каллена непомерным грузом разочарования и отчаяния, от которого хотелось выть, захлебываясь слезами боли и ярости, но он лишь сжимал челюсти так крепко, что сводило скулы и ломило зубы.
Тяжелее всего Эдварду было смириться с мыслью, что он мог бы освободиться в первые два-три дня, когда его физические силы были еще достаточно велики. Мог бы, если бы не Блэк, буквально прописавшийся на протертом диване с выпирающими пружинами, что стоял напротив Каллена.
Джейкоб почти не оставлял своего пленника в одиночестве, но вместе с тем полностью игнорировал его присутствие, если не брать в расчет то, что, приходя, он неизменно клал перед Эдвардом какой-нибудь бутерброд и ставил чашку с дымящимся чаем.
За все эти дни Блэк не проронил ни слова. Все его действия были механическими и отлаженными, лишенными всяких эмоций, словно у робота, в чей искусственный интеллект заложили лишь одну программу. Приезжая, Джейк в первую очередь запускал электрогенератор, установленный где-то за домом, и его монотонный гул тут же вклинивался в успокаивающий шум залива, доносившийся с улицы. Затем Блэк разогревал чайник, подсовывал Эдварду еду и, усаживаясь на диван, начинал смотреть. Взгляд парня, обращенный на пленника, не выражал ровным счетом никаких эмоций, ни один мускул не двигался на его лице, остававшемся бесстрастным даже спустя долгие часы бессмысленного наблюдения за Эдвардом.