В 1948 году Литвинов поставил «Дзень цудоўных падманаў» («Дуэнья») по пьесе Р. Шеридана, где Глебов великолепно играл роль Мендозы. Это был веселый, теплый у жизнерадостный спектакль, в котором на протяжении 20 лет Глебов дарил зрителю завораживающую улыбку комедийного таланта.
По своей внутренней органике Глебов был актером характерным, комедийным, и, как правило, роли масштабного драматического звучания ему были не очень близки. И когда такие роли попадались (например, роль Каренина), он, как дисциплинированный актер, понимал, что надо экспериментировать, надо пробовать, надо искать, но его внутренняя природа не отвечала таким ролям. Это было, как говорят, не его направление, не его работа. Глебов — величайший комедийный актер, подымающийся до вершин трагикомедии.
В жизни Глеб Павлович был скромным и тихим человеком. Он практически не выступал на собраниях, никогда не умничал при обсуждении спектакля или пьесы. В лучшем случае, мог сказать: «Да, хорошая пьеса» или «Она мне не нравится». И это был весь его монолог.
Глебов был легкий и непосредственный. Я смотрела на него со стороны, и мне казалось, что он был чист, как родниковая вода. К сожалению, человеческие отношения сложны и часто запутанны, но тут — полное исключение из правил. У Глебова не было недоброжелателей. Таилось в нем что-то крылатое и наивно-детское, что всегда располагало сердца коллег. В театре его ласково называли «наш Глебушка». И что интересно, Глебов ведь никакой не общественник, у него никогда не было общественной работы, он не состоял ни в месткоме, ни в парткоме, не был членом партии, никогда не выступал на собраниях. Но это не помешало актеру своей прекрасной теплой улыбкой и детскими светящимися глазами совершенно спокойно завоевать сердца всех белорусских зрителей. Глебов был любимцем нашей республики и когда умер, его хоронил весь Минск. Ленинский проспект (теперь это проспект Ф Скопины) был плотно забит людьми!.. Могу только сказать, что второго Глебова не будет.
***
...Наши воспоминания имеют свои маяки и свои подводные камни. Откровенный разговор с прошлым — это всегда исповедь души.
Невозможно охватить в воспоминаниях полувековую историю Купаловского театра, а в театре я с 1937 года. Боже мой! Могу повторить за Фаиной Раневской: «Я так долго живу, что еще помню порядочных людей».
К сожалению, я не могу описать все яркие личности, чьи пути так или иначе пересеклись с моей творческой судьбой, но мимо отдельных имен мне трудно пройти спокойно. У меня было много великолепных партнеров по сцене, и один из них — незабываемый Борис Викторович ПЛАТОНОВ.
У этого актера тоже не было профессионального образования. В 1922 году прямо в солдатской шинели он пришел в Купаловский театр и остался в нем до конца своих дней. Удивительное дело: наши самые замечательные, самые талантливые, самые редкостные актеры были... самоучки. Но какая это была великолепная школа мастерства! Они учились у жизни, они были философы, художники и фантазеры. Они были озорные и серьезные одновременно и обладали уникальной актерской школой «высшего пилотажа».
Я жила с Платоновым в одном доме, и часто, возвращаясь с репетиций, Борис Викторович увлеченно «достраивал» свои актерские линии прямо на улице. Прохожие подозрительно оглядывались на нас. Представьте, что можно подумать, если на ваших глазах мужчина произносит такой монолог:
...Ты — прыгожая.
Ты — жаданая.
Ты — жанчына маіх мар,
Але я адмаўляюся ад цябе....
Я — свабодны...
Никому ведь и в голову не придет, что это продолжение репетиций, и в такие минуты я старалась быстренько «затолкать» Платонова во двор.
В те времена Борис Викторович был в центре всей общественности, в центре внимания самого высокого начальства. Он действительно был авторитетным, с его мнением считались, его избирали в различные организации и во все депутатские (как теперь говорят) «тусовки». Он был и депутатом Верховного Совета, и членом Президиума, и т.д. и т.п. В театре его искренне почитали и уважали. Никто никогда не сказал о нем плохого слова. Он всегда был очень точным и дисциплинированным. Мог он и подшутить над тобой так, как никто. В глубине души Платонов был по-доброму хулиганистым и озорным мальчишкой. Однажды режиссер Борис Эрин пригласил меня и Бориса Платонова для серьезного разговора о пьесе «Ліса i вінаград». Это был первый спектакль Эрина в нашем театре (1957). Эрин очень долго и подробно раскрывал экспликациб каждой роли. Он умел подробным объяснением заразить актера и значительно обогатить его представление о роли. Сижу, внимательно слушаю длинный монолог. И вдруг! Господи... Что такое?.. Чувствую, что моя кофточка на спине... начинает расстегиваться. Сначала одна пуговица, потом вторая... А Борис Платонов сидит с абсолютно невозмутимым лицом, делая вид, что весь поглощен греческой эпохой, и незаметно нажимает на пуговицы. У меня подбородок стал отвисать. Б. Эрин внимательно посмотрел на меня: «Зин-н-наида Ивановна, историческая тенденции рабовладельческого общества очень важна, и Вы должнЯ прочувствовать это еще до появления...» О-о-о-о... Я уже прочувствовала! Мучительно изображая на лице сплошное внимание к обездоленным грекам, я нервно прислушивалась к «морзянке» на моей спине. Платонову показалось этого явно недостаточно, и он начал... чесать мне спину. И не просто чесать, а щекотать без зазрения совести. Я, кусая губы, из последних сил сдерживала себя, вслушиваясь в подробные режиссерские трактовки. Слава Богу, Эрин, кажется, ничего не заметил.