Кто знает, может быть, в тот момент, когда я читала свою фамилию в списке, рядом со мной находились талантливые ребята, чьи уникальные способности так и остались невостребованны искусством. Судьба?.. Или ряд случайностей? Для кого неудачных, для кого-то счастливых» Кто знает?..
Помню, что, как-то внутренне организовавшись, я поспешила на главпочтамт, чтобы сообщить маме о радостном событии: «Мамочка, одеяло не продаю. Меня зачислили. Целую и обнимаю до хрусту. Твоя Зина». Отправила телеграмму и довольная собой пошла обратно. Но по дороге снежным комом стала нарастать непонятная тревога. А к тем ли спискам я подошла? Правильно ли прочитала? Не перепутала ли чего-нибудь? Ой! Телеграмма ведь уже пошла! Господи, что же я наделала!
Быстро понеслась к институту. Пулей поднялась по лестнице на второй этаж. Пусто. В коридорах почти никого не было, И я медленно, по слогам прочитав свою фамилию в списке зачисленных, тихо опустилась на лестницу и заплакала. Что-то происходило в моей душе. Я смутно начинала понимать, что нет больше той Зинки-бузотерки, что начинается какая-то новая жизнь, яркая, интересная и уже более взрослая.
И все внутренние противоречия, перемешанные с собственным несовершенством, с переживаниями, с радостями, с предчувствием чего-то необъятного, что могло ждать меня впереди,— все это смешалось в моей душе и выплеснулось через тихие, почти беззвучные слезы.
АЛЬМА-МАТЕР
До сих пор я не представляю, как можно было успевать хорошо учиться (я окончила институт с красным дипломом) и одновременно «летать» по всей Москве, впитывая в себя не только спектакли, но и многочисленные выставки и концерты. Я была какой-то всеядной. Впрочем, что говорить, я и сейчас «летаю» по всему Минску, не пропуская ни одной премьеры. А тогда — все театры, Третьяковка, концертный зал Чайковского. Господи, когда я все успевала?
Москва, 30-е годы... Потрясающая театральная динамика! Вахтангов, Станиславский, Немирович, Таиров, Мейерхольд... Все «это» активно ругалось между собой, и уникальная среда яркой театральной жизни «захлестывала» нас, студентов, целиком. Я посмотрела почти весь репертуар В. Мейерхольда. Режиссер не только своеобразно выстраивал свои спектакли, но и делал такие уникальные «повороты на актрису», что Зинаида Райх (которая, на мой взгляд, не была явлением) блистала в каждой его постановке.
Думаю, что мы все росли в атмосфере разноликой русской театральной школы, которая влияла на нас, актеров всех национальностей, своими критериями, своими принципами, своей эстетикой и, конечно же, своими личностями и их необычайным мастерством. Рассказывая о влиянии «московской» школы на меня, я рассказываю о влиянии русского театрального искусства на искусство купаловцев. Ведь такие же учителя были у каждого из нас и взаимовлияние, взаимосвязи русского театрального искусства у самобытного белорусского искусства давали уникальный, оригинальный сплав.
Казалось бы, чего стоит только одна яркая личность Евстигнея Мировича, который привнес с собой не только огромное богатство русской театральной культуры, но и обогатил белорусский театр новыми серьезными достижениями, новыми актерскими открытиями.
Думаю, что никогда не удастся разграничить, разложить по полочкам взаимовлияние театральных культур русской и белорусской. Потому что нет «швов», есть естественный целостный сплав, который состоит из уникальных Художников, талантливых Мастеров, редких учителей и незабываемых педагогов...
А педагоги?! Бесконечно долго, с огромной теплотой и симпатией можно говорить о моих педагогах. Это и Михаил Тарханов, и Николай Плотников, и Елизавета Сарычева, и Елизавета Телешева...
Замечательные педагоги по сценической речи, по пластике, по сценическому танцу, истории... Это они учили нас первым шагам на сцене и, как талантливые цветоводы, бережно помогали раскрыться каждому цветку. Студенты — это цветы. Потрогал цветок талантливый цветовод, и он расцвел, тронул небрежно — скукожился в бутон. Наши педагоги учили любить в искусстве праздничность и конкретность, напряжение чувств, мыслей. Они учили не поучать зрителя, а воспламенять его сердце. Воспламенять любовью, ненавистью, нежностью, избегая самой страшной душевной ржавчины — равнодушия.
Я благодарна судьбе за то, что у меня были замечательные педагоги, и всегда вспоминаю их с огромной любовью.