Глава 9. Праздник урожая
Анна (с некоторых пор Нюрочка недовольно хмурилась, когда мать с отцом её так называли, и Пелагея сама не заметила, что стала называть дочку Аней) стояла на цыпочках и старалась разглядеть свое лицо в подвешенном довольно высоко, стареньком, мутноватом зеркале. Её тоненькая, стройная спина напряглась, вытянулась и, казалось, что девочку можно перервать в талии, как осу. Пышные рукава блузы слегка скрадывали худобу девичьих плечиков, юбка тоже была объёмной, расклешенной, и этот казачий наряд взрослил фигуру дочери, делал её серьёзной и степенной. Пелагея уже начала опасаться за Анну, парни на улицах на нее посматривали, хочешь, не хочешь, четырнадцать минуло. Раньше уж и замуж таких рядили. Тем более, что дочка уж за пазухой и яблочко бы удержала. Налилась.
Анна покачалась с пятки на носок, глянула вниз, чуть потопала сапожком о крашенные доски пола. Видно, что довольна. Эти сапожки ей вчера Иван с Балашова, с ярмарки привёз, скоро у дочушки день Ангела, так ей в подарок. Ладные сапожки, на каблуке, коричневой кожи, загляденье. И так они ножку обтянули складно, и так сели, как у барыни. А ведь поспешил отец, не иначе. Соплива ещё больно. Но как отымешь…
– Анна, ты девка уж большая, а коса расхристана, срам. Заплети-ка потуже. Кудри пригладь, лохматущая. Да и перед зеркалом неча крутится лишку, иди – ка курам задай. Извертелася.
– Мааам. Ну я ж одета. Что ж ты ране молчала. Сейчас сапоги в дерьме изгваздаю, потом мой. А, мааам. Сама, сходи, задай. Ты вон, в старом. Мамусечка.
Анна развернулась лицом к матери, резко мотнув косой. Она чуть разрумянилась, кудряшки, которые обрамляли ее лицо, как нежная рамка, и вились на шее, под косой, как будто раздуло ветром, и Пелагея снова залюбовалась дочкой. Откуда такая уродилась, не поймёшь. Острые, резкие, точные черты белокожего лица были как будто выточены умелым мастером. Пелагея видела как-то у господ, которым носила сметану, такую картинку на стене – чёрная железка, а женщина на ней, как живая, красоты неописуемой. Тогда ещё барин усмехнулся, вот, говорит, настоящее искусство, даже такую расшевелит. Так вот, Анна, похожа стала на ту женщину. Как её… Гравюра, вроде.
– Ладно, лиса. Иди уж, сбирайся. Задам.
Сегодня праздник в колхозе был не маленький. Пелагея все слово это не могла запомнить – коллективизации какой-то. Ваня ей объяснил, что это когда все общее. Пелагее было не понятно, как это все общее, да она особо и не думала. Главное, курей оставили, да и коровка своя в сарае топчется. Коня забрали, так и ладно – Иван уж верхи не ездил, а телега развалилась. Обходились как-то, соседи помогали, да и не прокормить им было коня. А на работу в колхоз Пелагея пару раз сходила, свеклу полола, а потом со спиной слегла, да так, что фельдшер неделю лечил. Так и отстали от нее, не молодка уж. Ваня ходил, правда, столярничал, сено косил, да на посевной работал и на уборке. Не мешал им колхоз этот. Ни холодно, ни горячо от него было. А вот Аня…
Анна влилась в новую жизнь быстро и сразу. Открылась школа, да не та, в которой они учились, одно Слово Божье, да розгами грозили, нет. Школа была новая, ее отстроили на горке, недалеко от церкви, учителей пригласили из города. Они там и поселились при школе – молодые, веселые. Николай Петрович да Елена Ивановна – знали они все, учили ребят по-новому, и арифметике и грамматике и даже биологии – про цветы всякие. Анне очень нравилось ходить на уроки и даже физкультура, когда Елена Ивановна, надев штаны, от чего все бабы охали и плевались, скакала козой в скакалку, заставляя девочек делать тоже самое, она прыгала первая. Пыхтя, подобрав неуклюжую юбку, она подпрыгивала, путалась и хохотала колокольчиком, вызывая ответную улыбку учительницы. И задерживалась в классе допоздна, возясь с малышами, у которых не получались прописи.
Матери она все это особенно не рассказывала, да та и не поняла бы – отсталая, все молится, да Богу кланяется. Да еще хворостиной отходит. И так, когда она юбку подрезала, чтоб та не мешала, мать отходила ее полотенцем, как маленькую. Правда, юбку не отняла, поворчала, глянула искоса на стайку девчонок в коротких юбках, которые ждали Анну у палисадника, хмыкнула «Стыдобина» и отдала. И на праздник, который сегодня организовали у строящегося клуба, тоже отпустила. Новая жизнь, куда денешься.
А у клуба толпилась почти вся деревня. Погода, несмотря на октябрь, стояла летняя, даже флоксы зацвели по второму разу и, если бы не желтые листья почти опавших кленов и холодный ветер, можно было подумать, что на дворе август. Плакаты, транспаранты, все увитое последними цветами, украшали площадь перед пустым остовом будущего клуба, гремела музыка из кругляха радио, подвешенного на деревянном столбе. Митрофан Михайлович, председатель, прилаживал какой-то флажок на сколоченной трибуне и весело махал кепкой односельчанам. На телеге, которую еле приволокли с полей, громоздились тыквы, капуста, подсолнухи, похожие на огромные черные сковороды и оранжевые столбы моркови размером с молодой кабачок.