Наконец, председатель поднял руки вверх и попросил тишины. Все притихли.
– У нас сегодня, дорогие колхозники, праздник Урожая и Труда. Назовем его так. Вон! Посмотрите!
Он показал на телегу и гордо развел руки в стороны, как рыбак, показывающий размер рыбины.
– А хлеба сколько мы сдали! Лучшие в районе. Так что, праздник, он наш. Истинный.
Председатель еще что-то говорил, но Анна уже не слушала. Она отошла к подружкам, что стояли под старой березой, и они, взявшись под руки, стали расхаживать по площади, туда-сюда, потому что там, чуть поодаль, встала цыганская бричка. И распрягали коней, чтобы отвести их к реке, братья, Цагор и Баро. И краше их не было парней на селе.
Глава 10. Драка
Праздник кончился так быстро, как будто пролетел на крыльях – яркой, шумной, радужной птицей, помахал крыльями и вон – уже разноцветный пышный хвост за дальним лесом. Девчонки не пропустили ничего несмотря на то, что их глаза, и так косоватые от туго стянутых матерями косиц, косили еще сильнее, следя за передвижениями цыган. Но зоркость они не потеряли. И грамоты лучшим колхозникам, и награждения, и подарки отличившимся – они ловили каждый момент праздника, лучше которого не было в деревне. Даже Пасха и та сникала от этой круговерти цветов, транспарантов, флагов и музыки, которая надрывалась из нового радио.
Но больше всего девчонок обрадовала весть – клуб заработает к началу зимы – может даже к середине ноября. И подгадает к открытию тракторного училища, которое решили организовать в пристройке к церкви. Тем более что храм закрыли, батюшку отправили куда-то, а попадья сложила вещи, собрала глуповатого круглоголового сына и исчезла навсегда, закрыв дом. Вот в том доме и будут жить будущие трактористы, они приедут со всех окружных сел, а может даже и из города.
– Городские парни, не наши олухи. Это, девки, вообще. Такииие…
Лупоглазая Танька, толстая, как набитый картошкой мешок, в который по ошибке явно засунули две небольшие тыквы, и они выперли вперед, толкала Анну холодными руками в бок и хихикала. Танька эта Анне вообще не нравилась. Она часто норовила сесть за ее парту, двигая соседку плотным задом к краю. От нее воняло селедкой и луком, а на блузе, под мышками вечно темнели мокрые пятна. И она, как-то особенно была заинтересована местными ребятами – ну, может потому, что была старшей в классе – два раза оставалась на второй год. А у них уже был выпуск из школы в этом году. Все, хватит, поучились. Работать надо в колхозе. Ну и в город отправят кого, кто поумнее. В училище.
– Да отодвинься ты. Что липнешь? Пристала. Ты бы лучше читать научилась как следует – здоровая дылда, а все слоги складываешь. Пошла отсюда. Корова.
Это Марья, подруга Анны вмешалась. Анна ее обожала, они дружили с детства, их дом была напротив, через дорогу. Если бы кто не знал, что они не сестры – не поверил бы. Фигура, осанка, рост, походка – все один в один, издалека и не разберешь.
Вот только Анна – чернавка, Марья беленькая. Причем, настолько светлая, как будто ее вымочили в известке – белая кожа, очень светлые волосы, даже ресницы, как будто высветленные – темно рыжие и пушистые-пушистые. Да еще голубые глаза и розовые губы, как с открытки, что попенок им показывал в том году перед рождеством.
Марья была очень красива и знала это. Только совсем девчонка еще – худовата и локти, как у кузнечика, чуть назад. «Выправятся, дай срок. Потом только держи», – улыбалась Матрена, мать Марьи – дородная, пышная, добрая, очень хозяйственная баба. К ним как не зайдешь – чистота, аж до скрипа, все накрахмаленное, белоснежное – и скатерти и полотенца, все сияет. Всегда пахнет пирогами и медом. Анна очень любила у них бывать.
– Ань, пошли. Чего скажу. Иди, иди не топчись тут.
Марья махнула на Таньку свернутым в трубку плакатом, как на муху и оттащила Анну в сторонку.
– Слушай, тут танцы будут. Мать ругается, правда, но отпустила. Она сама придет – обожает плясать. Хоть посмотрим. А? Ты пойдешь?
– Нет, Маш. Меня мать не отпустит. Она все Богу молится, а танцы это грех. А они еще церковь вон закрыли. Теперь главные враги. Не пустит она меня.