– Ледащая. Не жилица.
Воспитательница по – старушечьи качала головой, а Анна не могла оторвать глаз от бледного конопатого носика крохотной девочки и ее огненно-рыжих завитков на круглой головке. Девочка смотрела в потолок и молчала. Не плакала.
– Говорят какой-то полковник, иль генерал сдал. Иль, может инженер. Не знаю. Мутная история. Вроде цыганка с ним прижила, а потом их немцы расстреляли. Или сама сбежала. Так он её на пороге нам оставил. Разное люди врут.
– Просто, как ангелок. Ее как зовут?
– Так пока не записали.
– Ангелиной запиши. Точно подходит. Не забудь.
– Так и ладно. Не померла бы.
Николай Борисович устало распрямился, погладил потные кудряшки малышки и сел писать рецепт.
– Нет у неё пневмонии, бронхит. Я тут напишу и записку дам, завтра на кафедру придёшь, тебе все выдадут. А пока грудку ей растирай маслом согретым и тёплым чем пои. Молоком.
Анна кивнула головой, как будто это сказано было ей, сняла ботинки и пошла мыть руки.
Эпилог
– Аня. Я не шутил. Оставайся, осмотрись, попробуй. Я ведь тебя не тороплю, нам торопиться некуда. Всё у меня есть, и дом, и сад, климат хороший, я человек непьющий практически. Будешь работать в филиале, дочь воспитаем вдвоём, как люди. Куда ты поедешь?
Аня тихонько покачивала ногой кроватку, в которой сопела Алька. Та, повернувшись на бочок, уютно сосала палец и сладко спала. Анна сначала думала, что девочка плакать не умеет вообще, наверное, месяц ребёнок почти не издавал не звука, только смотрел печальными зелёными глазками и лишь иногда капельки слез выкатывались росинками на бледные щеки. И вот вчера, первый раз, когда Анна отняла у Альки деревянную матрешку, которую мастерски вырезал Лев, та сердито глянула, нахмурила белесые бровки, захлопала длинными рыжими ресницами, обиженно скривила рот и заревела. И сама испугалась, плюхнулась на худенькую попу и поползла прочь. Смешная, упрямая, умненькая…
Аня привыкала к дочке трудно. Уж больно самостоятельной была эта рыженькая крошка, отстранённой, печальной, чужой. Как Анна не старалась, но девочка все хмурилась, отодвигалась сердито, даром, что маленькая. И лишь понемногу, по капельке оттаивало детское сердечко, раз, и прижмется к Аниной груди, вдруг покрепче, а потом опять.
– Лев. Ты хороший. Но мне домой надо выбираться, у меня мать с отцом одни, немолодые. Да и войны там нет. Как нибудь, с эшелоном, доберёмся с Алькой. Ты не обижайся. Не могу я замуж. Выгорела. Да и не время сейчас женихаться.
– Я тебя до эшелона довезу, посажу вас, своими глазами посмотрю как вы устроитесь. Ты зря так, Аня. И девочку тащишь, она слабенькая. Заболеет в дороге, сама винить себя станешь. Зря.
Анна понимала, что поступает глупо, но у неё так болело в груди от тоски по дому, ей было так страшно и горько от этого безвременья в чужом городе, что казалось, что если она сейчас окажется дома, коснётся муравы у ворот, вдохнет аромат степи и Карая, то время повернётся вспять, все станет, как прежде – мирно, тепло и спокойно.
Эшелон мчал по степям Казахстана, горячий воздух вырвался в щели открытых окон и обжигал горло. Анна изо всех сил старалась пристроить Альку так, чтобы её обдувало хотя бы каким – то сквознячком, но жара была безжалостна. Алька тяжело дышала, бледные щеки покрылись капельками пота и видно было, насколько ребёнку плохо. Анна и сама почти теряла сознание от этого пекла, хорошо воды было достаточно, вёдра наполняли на станциях тёплой и неприятно пахнущей водой. Напротив Анны прямо на полу сидел старик, сложив ноги калачиком, он, не прекращая молился и все время кивал головой, то поднимая седую, редкую бороденку к потолку, то резко отпускал, как будто макал ею в густой жаркий воздух. С ним ехала молоденькая казашка, она больше молчала и смотрела в прорезь окна.
«Господи, как она не помрёт в таком платье», почему-то зло подумала Анна, у неё уже руки не держали плотный кусок картона, которым она обмахивала Альку и обморочно закрывались глаза. Задремав, она и не почувствовала, что Альку сняли с её колен, и проснулась от того, что кто-то тянул картонку у неё из рук.
– Ты ляг, поспи, я посмотрю за дочкой. Я Ажар. Тебя как зовут?
– Аня. Анна.
– Вот и отдохни, Аня. Мы сами.
Когда Анна проснулась эшелон уже стоял на станции. Алька сидела на руках у Ажар, довольно вертела головой, держа в кулачке здоровенного петушка на палочке, её тельце окутывала влажная простыня и, судя во всему, дочка чувствовала себя прекрасно.
– Саратов, Аня. Приехали.
…
Спрыгнув с телеги и поблагодарив смешливого незнакомого паренька, подбросившего её со станции и потащившего узел с вещами к калитке, Анна вытащила тяжелое тельце уснувшей дочки и, качаясь от усталости, добрела до палисаднике, села на лавочку и с облегчением вздохнула. Здесь, дома почти ничего не изменилось., только стены совсем облупились, калитка покосилась и совершенно исчезла мурава у ворот. А берёза стала ещё выше, толстый, корявый, потрескавшийся ствол, наверное, уже нельзя было охватить руками, а крона упиралась в высокое синее небо, такое же бесконечное и прекрасное, как в Анином детстве.