Это долго не продлится. Миссис Ходжес уже за семьдесят.
Кто заменит миссис Ходжес, когда та больше не сможет приходить? Кто будет так же заботиться о ценных безделушках, антиквариате, английской мебели, прекрасных старинных образцах восточной культуры?
Пора продавать, подумала Кэти. Пора.
Сняв пальто, она бросила его на стул. Еще только четверть восьмого. Впереди длинный вечер. Эдна говорила ей, что живет в Ривер-Эдж. Меньше двадцати минут езды. А если сейчас позвонить Эдне? Напроситься в гости? Миссис Фитцджеральд сказала, что Эдна завтра должна прийти на работу, так что вряд ли она тяжело больна. Судя по всему, Эдна будет рада посплетничать о Венджи Льюис.
Миссис Ходжес всегда оставляла для Кэти в хлебнице свежеиспеченный кекс, пирог или булочки. Она захватит все это к Эдне и выпьет с ней чаю. За чаем можно отлично поболтать.
Номер Эдны есть в телефонной книге. Кэти быстро набрала его. Трубку взяли после первого же гудка. Она приготовилась сказать: «Добрый вечер, мисс Берне», но в трубке раздался мужской голос, четкий и смутно знакомый.
— Да.
— Мисс Берне дома? — спросила Кэти. — Это миссис Демайо из прокуратуры.
— Кэти!
Теперь она узнала голос. Это был Чарли Наджент.
— Рад, что Скотт связался с тобой. Можешь приехать прямо сейчас?
— Приехать? — Боясь услышать ответ, Кэти спросила: — Что вы делаете в квартире Эдны Берне?
— Разве ты не знаешь? Она умерла, Кэти. Упала — или ее толкнули — на радиатор. Голова расколота. — Он понизил голос. — В последний раз ее видели живой вчера вечером около восьми. Соседка у нее была. — Голос снизился до шепота. — И слышала, как она звонила мужу Венджи Льюис. Эдна Берне сказала Крису Льюису, что поговорит с полицией о смерти Венджи.
26
Допив вторую порцию виски, он пошел на кухню и открыл холодильник. Он не велел Хильде ничего готовить на этот вечер, но вручил ей большой список покупок. Одобрительно кивнул, увидев пополнение в мясном ящике: филе из куриных грудок, бифштекс из вырезки, отбивные из молодой баранины. В овощном отделении лежали свежая спаржа, помидоры и кресс-салат. В сырнице — «бри» и «ярлсберг». Сегодня он будет есть бараньи отбивные, спаржу и кресс-салат.
Эмоциональное напряжение всегда вызывало у него голод. В ночь, когда умерла Клэр, он вышел из больницы с видом убитого горем мужа и отправился в тихий ресторанчик в двух кварталах, где наелся до отвала. Потом побрел домой, пряча острое чувство довольства жизнью под понуростью страдающего вдовца. Ему удалось обмануть друзей, ожидавших его, чтобы утешить и выразить соболезнования.
— Где ты был, Эдгар? Мы волновались.
— Не знаю. Не помню. Просто ходил.
То же повторилось и после смерти Уинифред. Он оставил ее родственников и друзей возле кладбища и отказался от приглашений на ужин. «Нет. Нет. Мне надо побыть одному». Он вернулся домой, выждал, чтобы ответить на несколько телефонных звонков, потом связался со службой ответов на звонки. «Если кто-нибудь будет звонить, пожалуйста, объясните, что я отдыхаю и перезвоню всем потом».
Затем сел в машину и поехал в Нью-Йорк, в «Карлайл». Попросил столик в тихом углу и сделал заказ. В середине трапезы он поднял глаза и в другом конце зала увидел Глена Никерсона, кузена Уинифред, школьного тренера по атлетике, который до его появления был наследником Уинифред. Дешевый темно-синий костюм с черным галстуком, в котором Глен пришел на похороны, плохо сидел на нем и явно был куплен специально по этому случаю. Обычно он носил спортивные куртки, свободные брюки и мягкие кожаные ботинки.
Никерсон определенно наблюдал за ним, поскольку с насмешливой улыбкой поднял бокал. С тем же успехом он мог прокричать вслух: «За скорбящего вдовца».
Он сделал то, что нужно: невозмутимо подошел к Никерсону и приветливо сказал:
— Глен, почему ты не сел ко мне, когда увидел, что я здесь? Я не знал, что ты ходишь в «Карлайл». Мы очень любили тут ужинать. Здесь и обручились — разве Уинифред тебе не рассказывала? Я не иудей, но один из самых красивых обычаев в этом странном мире — иудейский, когда после смерти близкого семья собирается и ест яйца, символизирующие непрерывность жизни. Я здесь, чтобы тихо отпраздновать непрерывность любви.
Глен уставился на него с каменным лицом. Потом встал и попросил счет.
— Я восхищаюсь твоей способностью к философствованию, Эдгар, — сказал он. — Нет. Я не имею обыкновения ужинать в «Карлайле». Я просто последовал за тобой. Решил к тебе зайти и подъехал к твоему дому, как раз когда твоя машина выезжала. Мне показалось, что интересно будет за тобой проследить. И я не ошибся.
Он повернулся спиной к Глену, с достоинством вернулся за столик и больше не смотрел в его сторону. Через несколько минут он увидел, как Глен выходит из зала.
На следующей неделе Алан Ливайн, лечащий врач Уинифред, с негодованием рассказал ему, что Глен попросил показать ее медицинскую карту.
— Я вышвырнул его из кабинета, — горячо произнес Алан. — Я сказал ему, что у Уинифред развились классические симптомы стенокардии и что лучше бы он поинтересовался текущей статистикой количества сердечных приступов у женщин, переваливших за пятьдесят. Тем не менее, у него хватило наглости обратиться в полицию. Мне позвонили из прокуратуры и чрезвычайно многословно поинтересовались, можно ли стимулировать болезнь сердца. Я ответил, что сегодняшняя жизнь сама по себе может стимулировать болезнь сердца. Они тут же пошли на попятный и сказали, что, по всей видимости, родственник, который лишился наследства, пытается затеять дело.
Но болезнь сердца стимулировать можно, доктор Ливайн. Можно готовить легкие ужины для любимой жены. Можно воспользоваться ее склонностью к гастроэнтериту и вызывать такие острые приступы, что на кардиограммах они будут регистрироваться, как сердечные. После достаточного количества таких приступов какой-то из них станет смертельным. Леди умирает в присутствии лечащего врача, который, приехав, обнаруживает мужа-доктора, делающего искусственное дыхание. Никто и не предлагает проводить вскрытие. А даже если бы и предложили, риск был ничтожно мал.
Опасность возникла бы только в случае, если бы додумались покопаться в причинах смерти Клэр.
Отбивные почти готовы. Он умело заправил салат, вынул спаржу из пароварки и достал из винного шкафа в кладовке половинную бутылку «Божоле».
Не успел он приняться за еду, как зазвонил телефон. Он сначала не хотел брать трубку, но потом решил, что опасно пропускать звонки в таких обстоятельствах. Бросив салфетку на стол, он поспешил к телефону.
— Доктор Хайли, — произнес он отрывисто. В трубке послышались рыдания.
— Доктор… ох, доктор Хайли. Это Гертруда, Гертруда Фитцджеральд. Доктор, я решила заехать к Эдне по дороге домой.
Он крепче сжал трубку.
— Доктор, Эдна умерла. Здесь полиция. Она упала. Доктор, вы можете приехать сейчас? Они хотят делать вскрытие. Она ненавидела вскрытия. Всегда говорила, как ужасно, когда режут мертвого человека. Доктор, вы знаете, какой Эдна становилась, когда выпивала. Я рассказала им, что вы бывали здесь, у нее дома, что видели ее пьяной. Доктор, приезжайте и скажите им, в каком виде вы ее заставали. Ну, пожалуйста, приезжайте и убедите их, что она упала, что они не должны ее резать.
27
Перед выходом из дома Кэти налила чашку чая и взяла ее с собой в машину. Держась за руль одной рукой, другой она поднесла к губам кипяток. Она собиралась взять кекс и поехать пить чай к Эдне. Но Эдна умерла.
Как можно привязаться к человеку, с которым она встречалась лишь однажды? Просто ли потому, что Эдна была такой доброй, что ее так искренне заботили пациенты? Люди часто безразличны и равнодушны. Тот единственный раз, в прошлом месяце, когда она беседовала с Эдной, ей так легко было говорить о Джоне.