Обогнув стол, Жозеф вплотную подошел к Габару. В двадцати сантиметрах от себя маклер увидел блеск очков и почувствовал на своей щеке горячее дыхание.
— Полагаю, что нам лучше с этим покончить… Мы не привыкли… Все утро нас зря таскали. Вы же знаете, что нам требуется. Так что о недоразумении и речи быть не может. Вы просто лжете.
— Господа!
Маклер поспешно отступил, но путь ему преградило кресло.
— Никаких господ!
— Клянусь вам, я получил официальный приказ продать фабрику. Желаете посмотреть бумаги?
— От кого приказ? Ведь никто не уполномочен проводить ликвидацию.
— Но пока не подыскали нового опекуна, прежний еще занимается дел… ах!
Жозеф опустил на плечи маклера свои тяжелые лапищи.
— Посмотрите-ка на нас хорошенько, господин Габар. Мы вовсе не той породы, как вы, может быть, думаете. Вы, должно быть, ошиблись. Ваше ремесло — обманывать. Наше — производить, потому что это наша жизнь; и сейчас naif нужна фабрика. Я вам и минуты не дам на размышление. Десять тысяч франков и договор на пятнадцать лет. Слышите?
— Сударь, — жалобно простонал Габар, тщетно пытаясь обернуться к Гийому и протягивая руку к столу, — сударь, взгляните на эти бумаги, я лишь посредник, я должен про… продать.
Жозеф, сжав плечи маклера, с силой тряхнул его.
— Тогда почему же вы разыгрывали комедию? Почему вдруг он увидел перед самыми своими очками синий кадык, который подрагивал, как пробочный поплавок.
— Ни с места! Советую вам не шевелиться, — проворчал Жозеф, сопровождая свои слова выразительным жестом.
Маклер схватился обеими руками за воротничок и начал жалостно стонать.
Оба клиента тем временем с лихорадочной поспешностью рылись в бумагах.
— Акт о вступлении в брак… акт о погребении… Акт… еще акт… еще один акт… протокол аукциона… акт… письмо от седьмого января тысяча восемьсот шестьдесят первого года… еще письмо… акт… доверенность — все. Если этого документа здесь нет, милостивый государь… если его нет…
— Письмо от двадцатого марта нынешнего года, еще письмо попечителя на бланке гражданского суда, оно должно быть здесь, ох!
— Очень хотел бы, чтобы оно было здесь, для вашего же блага, — холодно отчеканил Жозеф.
Вдруг Гийом вскрикнул: «Вот оно!» И братья быстро нагнулись над бумагами, чуть не стукнувшись лбами. Жозеф мощной рукой удерживал в кресле маклера.
Братья молча прочли письмо, перечитали его еще раз, и бумага задрожала в пальцах Гийома. Когда Гийом отложил наконец документ, оба эльзасца разом выпрямились и встали по обе стороны стола. Лица у них пылали, и оба хранили глубокое молчание, избегая глядеть друг на друга.
— Вы видели?
— Да!
Сомнений не оставалось. Письмо было составлено по всей форме и предписывало на основании закона продажу фабрики.
— Есть у вас гражданский кодекс? — спросил Жозеф. — Есть? Прекрасно! Не двигайтесь с места!
Маклер трясущейся рукой указал на книжный шкаф. Жозеф вытащил оттуда том, перелистал его. Гийом молча покусывал кончик уса. Жозеф захлопнул книгу и швырнул на стол.
— Прекрасно!
Жозеф посмотрел на Гийома, который жадно ждал его взгляда. Он, должно быть, прочел в глазах брата все, что хотел и боялся увидеть, — у него сразу перехватило дыхание, и он, как минуту тому назад маклер, судорожно схватился за воротничок.
Усталые лица приезжих, пыль, осевшая на их ботинках, красноречиво свидетельствовали об утомительно долгом путешествии, о погоне за вожделенными, но — увы! — несбывавшимися мечтами. Они, должно быть, в последние недели немало поколесили по Франции и держались сейчас только последним усилием воли. Но что погнало их, как затравленных волков, из Эльзаса — этого маклер не знал, и в этом была его вторая ошибка.
— Прекрасно, — снова проворчал Жозеф и как-то растерянно взглянул на брата.
Тот поднес руку к груди, к тому месту, где помещается внутренний карман, и медленно начал:
— Наш отец, господин Зимлер — Ипполит Зимлер, владелец суконной фабрики в Бушендорфе, Верхний <…> доверенность…
Перед ним встали строчки этой доверенности, и голос его дрогнул:
— «Настоящим доверяю моим сыновьям, Гийому и Жозефу Зимлерам, совершеннолетним, заключать и подписывать от моего имени все акты, контракты, договоры и прочие документы касательно найма в аренду фабрики». Снять — не значит купить. «…Заверено в мэрии Бушендорфа 7 июня 1871 года… действовать от моего имени».
— Вы бесчестный человек, господин Габар, вы таскали нас по этой фабрике, хотя отлично знали, что она продается, а не сдается. Цена? Какую цену просят?
Взгляд Жозефа беспокойно перебегал с лица маклера на лицо брата. Габар нагнулся над столом, боязливо следя за движениями Зимлеров, и в свою очередь начал рыться в разбросанных бумагах.
— Не угодно ли посмотреть письмо попечителя? Вот оно — триста пятьдесят тысяч…
Он не договорил. Жозеф оглушительно расхохотался.
— Триста пятьдесят тысяч! — с издевкой в голосе проговорил он. Мысли его путались.
— Но, господа, я простой комиссионер, так сказать — обыкновенный посредник…
— Да замолчите вы! Триста пятьдесят тысяч? Вы, очевидно, смеетесь над нами. Ха-ха-ха! Ведь домишко того гляди рухнет. Ему красная цена десять тысяч франков аренды, двести покупная.
— Не угодно ли взглянуть па письмо? Я ведь простой комиссионер.
— Молчите! Кто вам позволил издеваться над людьми? Сразу же заламываете двойную цену: а вдруг выйдет!
Тут вмешался Гийом:
— Вы-то имеете, по крайней мере, полномочия вести переговоры?
— Брось, — грубо прервал его Жозеф. — Где кодекс? Н-да… Страница… страница… Ликвидация по суду? Верно? Значит, должна быть публичная продажа с торгов. Верно? Должна быть публичная продажа с торгов или нет, я вас спрашиваю? Отвечайте.
Комиссионер поднял на него белесые глаза:
— Да.
— Черт подери! Передайте-ка мне эту папку. Чудесно! Вот он, акт о публичной продаже. А я об этом и не подумал. Взгляни-ка, Гийом.
Гийом ничего не понимал. Жозеф со свирепым видом перелистывал гербовые бумаги, подшитые в папку с наклеенным на переплете планом Лиона и с розовыми ленточками.
— Черт! Черт побери! Решение было вынесено… Ага! Гражданский суд первой инстанции. Чуть было не сваляли дурака! Акт о публичной продаже. Поглядим, поглядим: «Было зажжено положенное количество свечей, и за время их горения никакой надбавки предложено не было…» Так я и думал! Но цена… цена… какая же цепа? Скажи-ка, Гийом, может быть, ты знаешь, по какой цене могла идти эта развалина? Я сам над этим голову ломаю!… Двести семьдесят пять тысяч, дружок, и ни сантима больше, да только за эту цену ее никто не захотел взять! Мы даем двести тысяч, дорогой мой Габар, включая накладные расходы.