Потом пошли кварталы с рухнувшими и искореженными зданиями, с воронками на мостовой, с не убранными еще после уличных боев трупами. Порученец старший лейтенант Василий Бойко, уже разведавший дорогу, уверенно подсказывал водителю Федору Нагорнову, где куда повернуть. А мы сидели в машине молча. Наверное, каждому еще нужно было осознать, что это и есть тот город, дойти до которого мы клялись, когда бои шли под Москвой и на Волге. Фашистская столица была в агонии — где-то еще отчаянно сопротивлялась, где-то уже вывесила белые флаги.
Полуглиссеры стояли, тесно прижавшись борт к борту, на затишном участке Шпрее под прикрытием небольшого мыска. Над каждым — наш боевой Военно-морской флаг. На набережной выстраивается в шеренгу небольшая группа моряков. У некоторых забинтована голова или на перевязи рука, но выглядят браво, улыбаются. Лейтенант Калинин, сильно хромая и опираясь на блестящий немецкий палаш (невысокому Калинину он хорошо заменяет палку), подходит с рапортом.
В строю шестнадцать старшин и матросов — половина первоначального состава отряда. Все они совершали рейсы через Шпрее с начала до конца десантирования, и вот, на счастье, — живы. Но в этом строю они представляют и своих товарищей, которых тут нет. Обращаясь к ним, я чувствую, как трудно сейчас отделить живых от павших — отряд встает перед глазами таким, каким мы проводили его в бой.
Обстановка — не для длинных речей. От имени Военного совета я поблагодарил героев форсирования Шпрее за все, что они сделали, сказал, что Краснознаменная Днепровская флотилия гордится ими как своим славным авангардом, пронесшим флаг нашего флота к центру Берлина, и что их подвиг не забудется никогда. Предложил почтить минутой молчания память павших…
Распустив строй, рассаживаемся на траве и нагретых солнцем камнях у стоянки полуглиссеров, и я прошу участников форсирования Шпрее рассказать, как все было. Приглушенно доносятся звуки уличных боев, идущих в нескольких кварталах отсюда. А тут тихо журчит Шпрее, переставшая уже быть трудным водным рубежом, — ничем как будто не примечательная река, совсем не широкая, с расплывшимися на спокойной воде пятнами мазута…
Беседа налаживается не сразу — матросы стесняются говорить о себе. Старший лейтенант Серегин и лейтенант Суворов — оба они тоже здесь — помогают наводящими вопросами. Старшина Григорий Казаков вспоминает, как снимали экипаж загоревшегося посреди реки танка. Многие говорят о павших товарищах. Особенно об Александре Пашкове, о последних его минутах, когда он с перебитыми руками вел катер, зубами вцепившись в штурвал. Комсорг был душою отряда и самой своей смертью показал, что значит выполнить воинский долг до конца.
Рассказы моряков пробуждают в памяти слова популярной еще до войны песни: «Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой». Вот уж поистине так! Полуглиссеры никогда не укомплектовывались каким-то отборным личным составом. Конечно, ими командовали опытные старшины, но совсем молодых матросов здесь было больше, чем, например, на бронекатерах. Однако, посланные туда, где воинский долг потребовал коллективного подвига, они его совершили.
Пообедав с матросами, садимся на полуглиссер. У штурвала — лейтенант Калинин. С нами также Серегин и Суворов. Идем к Карлсхорсту, к месту десантирования 9-го корпуса — теперь оно уже в тыловом районе. Офицеры, отвечающие за переброску войск, показывают участки трех групп, на которых был разбит отряд. И на каждом пересекаем Шпрее по маршрутам огненных рейсов тех ночей и дней.
Отряд Калинина, хотя и поредевший, практически готов к выполнению новых боевых задач.
К вечеру я возвратился на ФКП, находившийся в районе канала Гогенцоллернов, а член Военного совета Боярченко — на канал Одер — Шпрее. Сразу же проинформировали друг друга о положении дел. На канале Гогенцоллернов корабли 1-й и 2-й бригад прошли все шлюзы, а по километрам — две трети пути до Шпрее. Но впереди еще не менее десятка завалов. Бригаде Лупачева на канале Одер — Шпрее оставалось пройти меньше. Ранним утром 1 мая Боярченко телеграфировал: «Если завтра Берлин не падет, 3-я бригада достигнет черты города».
В то первомайское утро над рейхстагом уже развевалось Красное знамя. И это означало, что последние очаги сопротивления в фашистской столице продержатся, по всей вероятности, уже не дни, а часы.