Заехал попутно домой, но пробыл там несколько минут. Выяснилось, что полчаса назад из штаба прибегал краснофлотец-оповеститель. Это не удивило — командующий нередко объявлял учебно-боевую тревогу именно вечером под воскресенье.
А в ту субботу из штаба почти никто и не уходил по окончании рабочего дня. Контр-адмирал Абрамов молча выслушал мой доклад о разговоре с командиром корпуса. Удостоверившись, что связь в порядке и ничего особенного пока не происходит, я вышел на балкон покурить. На Измаил опустилась теплая июньская ночь, но город еще не уснул. Светились распахнутые окна, по улице проходили веселые компании молодежи…
Около двух часов ночи у меня на столе зазвонил телефон. Командующий вызывал к себе. Минуту спустя я читал экстренную телеграмму из Севастополя: «Дунайской флотилии немедленно перейти оперативную готовность номер один. Октябрьский. Кулаков».
Ни на какие новые учения это не походило. Но Николай Осипович Абрамов, верный своей натуре, передал мне депешу безмолвно. Впрочем, что-то говорить было необязательно — все мы знали, что надо делать по такому приказу.
Переход на полную готовность из того состояния, в каком флотилия уже находилась, требовал минимального времени. Через десять минут из корабельных групп, из сектора береговой обороны, из всех частей начали поступать доклады.
Связь была уже переключена на флагманский командный пункт, заблаговременно оборудованный в подвале и неплохо оснащенный для боевого управления флотилией. Мне на ФКП предназначалось рабочее место в углу довольно просторного помещения, куда перешел также командующий. Рядом со мной расположились капитан-лейтенант Тетюркин и операторы. Тут же аппараты прямой связи с кораблями и частями, с пограничниками и соседями-армейцами, со штабом округа.
Разговаривали вполголоса, невольно прислушиваясь к едва доносившимся внешним звукам. Сидеть в подвале, не имея возможности ничего увидеть собственными глазами, было на первых порах тягостно. Но с постов СНиС вновь и вновь докладывали, что на Дунае и на той стороне все спокойно.
Серьезность положения подтвердила принятая в 02.40 телеграмма Наркома ВМФ. Он предупреждал флоты и флотилии: 22–23 июня возможны враждебные действия немцев или их союзников — и требовал не поддаваться на провокации, но быть готовыми к отражению ударов.
Еще через час, прошедший в настороженном ожидании, связисты приняли короткую радиограмму из Севастополя — одно незашифрованное слово: «Ураган». Условный сигнал, адресованный всему флоту, означал, что где-то на Черном море завязались боевые действия. Как стало потом известно, в это время — в четвертом часу утра — Севастополь отражал первый налет фашистских самолетов.
А над Дунаем еще царила тишина. Она оборвалась в 4 часа 15 минут. В подвальное помещение ФКП донеслись приглушенные звуки орудийных выстрелов, а затем гораздо более громкий грохот разрывов: снаряды ложились где-то поблизости. Последующие выстрелы и разрывы слились в грозный гул.
Сразу зазвонили все телефоны. Кринов докладывал, что стоянки ренийской группы кораблей обстреливаются из района Галаца. Об обстреле берега доносили из Килии Новой, Вилкова, с постов в других пунктах. За две-три минуты стало ясно, что введены в действие все известные нам на правом берегу батареи. Измаил обстреливали также два монитора, вышедшие из Сулинского рукава в Килийский, однако вниз по нему не спускавшиеся.
Ответного огня с нашей стороны никто не открывал — на это ждали особого приказа. Каждый командир еще мог считать происходящее на его участке какой-то местной провокацией, о которых не раз предупреждали. Только мы на ФКП уже знали — под огнем весь советский берег Дуная.
Но ведь и это — лишь полтораста километров. А кому известно, каких масштабов может быть пограничная провокация? Наверное, об этом и думал контр-адмирал Абрамов, склонив седеющую голову над картой, на которую операторы нанесли имевшиеся данные об обстановке. Мы с Тетюркиным, горячо изложив командующему наше общее мнение — немедленно наносить ответный удар по открывшим огонь батареям, стояли рядом, ожидая его решения.
Казалось, Абрамов думает слишком долго. Но это были такие минуты, когда не верилось и стрелкам часов, будто переставшим двигаться.
Распрямившись, командующий громко произнес:
— Начальник штаба! Всем кораблям и батареям открыть огонь по противнику. О наших действиях донести Военному совету флота. Исполняйте!
Журнал боевых действий свидетельствует: контр-адмирал Н. О. Абрамов отдал это приказание в 4 часа 20 минут, через пять минут после того, как начался обстрел с румынского берега. И сейчас я считаю: не так уж много времени понадобилось нашему командующему, чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников и не имея сведений об объявлении нам войны, принять решение, которым флотилия вводилась в бой.