========== Часть 1 ==========
Это должно было быть шуткой. Он был пьян – четыре рюмки спиртного и две кружки отвратительного теплого пива вскружили ему голову; и после небольшого количества водки идеи Луи показались почти разумными. Но дело даже не в том, что у Луи глупые идеи, а в том, что это, блять, должно было быть шуткой. Поэтому то, что его привезли в больницу с как минимум одним серьёзным переломом (он знал наверняка, что его колено разбито, но и рука к тому же могла быть сломана), тогда как он всего лишь немного выпил, – это полный бред.
Кто-то дотрагивается до его ноги, и Зейн пытается сесть, чтобы сказать, мол, отвалите, но опирается на левую руку, и его тело взрывается болью – он откидывается на носилки и закрывает глаза, дабы не чувствовать накатывающей тошноты. Он не знает точно, от чего она: от алкоголя, боли или того и другого сразу. Вероятно, от того и другого.
Ему очень хочется винить в случившемся Луи, но он вроде бы и не может, потому что Луи предлагает всякие глупости постоянно, и выполнять трюк Зейна никто не заставлял. Это был его собственный выбор, а следовательно – его вина.
Следующие десять минут его жизни – это пятна крови и боль, и мигалки скорой помощи. В какой-то момент Зейн теряет сознание и снова приходит в себя уже в больничной палате - кровать под ним очень неудобная, а его нога и рука забинтованы.
- Итак, Вы очнулись, - говорит кто-то, и Зейн пытается открыть глаза. Веки кажутся ему невероятно тяжелыми, и голова всё ещё кружится. – Вам вкололи довольно много обезболивающего, на случай, если интересно.
- О-о, - стонет Зейн тихо. Это объясняет тяжесть его головы и языка, ну, и ему действительно не больно, хотя, вероятно, должно быть.
- Не потрудитесь объяснить мне, как это произошло? – спрашивает мужчина.
Зейн знает все эти больничные ужимки – улыбки, которым положено быть приветливыми и теплыми – и они просто бесят его, потому что он ненавидит фальшь, а эта улыбка очевидно фальшивая.
- Разве Луи или Гарри не рассказали, что случилось? – спрашивает Зейн. Слова звучат невнятно даже для его туманного сознания, но с этим, видимо, ничего не поделаешь.
- Да, попытались, - отвечает врач. – Но они оба были изрядно пьяны и напуганы, и единственным объяснением, которое я от них получил, были толкотня и крики в мой адрес.
Зейн закатил бы глаза, если бы он помнил, как это делается.
- Напился. Прыгнул на скейтборде через машину. Свалился на неё. Упал. Остальное вы знаете.
- Да, - говорит доктор, пересекая палату. – Если вы посмотрите сюда, - Зейн пытается, но он правда не может. – Вы сломали левое колено в нескольких местах, и у Вас серьёзная трещина голени – я боюсь, что медикаментозного лечения будет, скорее всего, недостаточно. И да, ваша мать в комнате ожидания, и она очень Вами недовольна.
- Можно накачать меня лекарствами, прежде чем она окажется здесь? – слабо спрашивает Зейн, и врач смеется.
- Я позову её, - говорит он. – И мне хотелось бы, чтобы Вы чувствовали себя здесь комфортно, Зейн. Вам придется задержаться в больнице на какое-то время.
Зейн стонет: ему хотелось бы всё ещё быть пьяным.
Его мать в ярости, и это ещё слабо сказано. После получасовой тирады о его пьянстве, она тратит ещё десяток минут на то, чтобы сказать, что Луи Томлинсон оказывает на него дурное влияние (он уже знает об этом, спасибо) и ещё минут пять обсуждает его наказание после того, как он выйдет из больницы.
- Больше никакого скейтборда, - для начала говорит она, и Зейн смотрит на неё, раскрыв рот. – Не смотри на меня так, Зейн, если я снова увижу тебя на скейтборде, ты будешь наказан до выпускного.
- Восемь месяцев, - потрясенно говорит Зейн. Скейтборд для него - это что-то вроде автомобиля. Он нужен ему, чтобы добираться до дома и школы, до торгового центра и прочего. Мать не может отнять его.
- И да, я ещё не закончила, - говорит его мама, улыбаясь. – Кроме того, будет восстановлен твой комендантский час. Ты хочешь гулять каждую ночь, напиваясь и вытворяя глупости? Хорошо, я буду относиться к тебе, как к ребенку. Если в восемь ты не будешь дома, я вызову полицию, и она привезет тебя.
- Ты преувеличиваешь, - говорит ей Зейн.
- Ты на больничной койке, - справедливо замечает она. – Не похоже на то, чтобы я преувеличивала.
Зейн прикрывает глаза, молясь о том, чтобы она передумала позже, когда поразмыслит над ситуацией более рационально.
- И никакого мобильника следующие две недели.
Это последняя капля. Черта.
- Нет, - возражает Зейн. – Серьёзно, мам, нет. Я застрял здесь на неопределенное время. Я, блять, сойду с ума без своего телефона. Ты же несерьёзно это, правда? Мам, пожалуйста…
- Можешь выпрашивать всё, что хочешь, - говорит она ему. – Я не передумаю. Не в этот раз. Ты зашел слишком далеко, и я устала быть снисходительной к тебе.
Зейн и не пытается больше спорить с ней. Очевидно, что в скором времени она не изменит своего решения, а у него и без того довольно хреновое настроение. Пререкания только испортят все. В конце концов, его мама изменит свое мнение. Она поймет, как нелепы её условия, ведь она умная женщина.
- Я принесла это для тебя, - говорит она, наконец, опуская сумку на пол. – Здесь твои вещи и несколько книг, чтобы тебе было чем заняться. Я уже говорила с мамой Луи, и он будет получать домашнюю работу для тебя, так что не думай из-за болезни отделаться от занятий. У тебя будет достаточно времени, чтобы всё сделать.
- Ты просто оставишь меня здесь? – спрашивает Зейн.
- Да, - отвечает мама. – Я увижу тебя завтра во время приемных часов, и это всё, что я пока могу тебе сказать. Наслаждайся больничной пищей, дорогой. Возможно, это заставит тебя подумать, прежде чем в следующий раз прыгать на скейтборде через автомобиль твоего друга.
***
Зейн ненавидит больницы. Во-первых, здесь странно пахнет. Во-вторых, все очень-очень грустные. Никто не хочет попасть в больницу (за исключением, может быть, беременных, но вчера он спускался в родильное отделение, и всё, что он услышал там – это крики рожающей женщины, так что, возможно, они так же несчастны здесь, как и он). Здесь либо тебе больно, либо ты болен или, может быть, даже умираешь, или ты навещаешь кого-то, кому больно, кто болен или, возможно, умирает. Все ходят по коридорам, глядя себе под ноги, будто не хотят смотреть на тебя, или, если речь о медперсонале, с широкими улыбками и высоко поднятой головой (как ослы, думает он).
Но больше всего в больнице Зейн ненавидит то, что он не может никуда пойти без присмотра. Ему нужно в туалет? Он должен вызвать кого-нибудь, кто поможет (этот кто-то не приходит чаще всего) или воспользоваться коляской. И все, кто работают здесь, любят вставать пораньше – так что убирать за больными приходят в районе шести утра, и, по мнению Зейна, это самое ужасное время.
В целом, его чертовски бесит всё вплоть до четверга, когда он решает, что, может быть, в больнице есть что-то, что он не совсем ненавидит.
- Доброе утро, - говорит парень, нерешительно заглядывая к нему в палату. – Не против, если я зайду?
На госте Зейна светло-голубая рубашка, бейджик на которой гласит: «Привет! Я волонтер. Меня зовут Лиам». Имя написано небрежно, жирно, черным по белому.
«Привет, Лиам», - думает Зейн. Он так же думает, что Лиам очень привлекателен. Хорошо, просто у Зейна есть некий типаж, и Лиам подходит под него полностью – по крайней мере, на внешний вид. Наверное, просто невозможно выглядеть лучше: загорелая кожа, крупные бицепсы, скулы, которым позавидовал бы сам Кларк Кент, покрытые едва заметной, неравномерной щетиной. Плечи парня обтянуты голубой волонтерской рубашкой, а джинсы сидят на бедрах достаточно низко, чтобы Зейн мог увидеть линию боксерок, когда Лиам разворачивается, чтобы закрыть за собой дверь. И его глаза теплого, темно-коричневого цвета – Зейн с радостью нарисовал бы их.