***
Лиам не приходит на следующий день, и Зейн проводит большую часть времени в задумчивости, даже когда приходит его мама. И злится, хотя знает, что не должен. Да, Лиам сказал, что навестит его, но он совсем не обязан этого делать.
Он тратит почти всю ночь, пытаясь закончить рисунок, но у ничего не получается - его память просто не работает. Когда он пытается вспомнить форму носа Лиама или его ресницы и глаза, всё, о чем он может думать – это как Лиам смеется и как он пахнет больницей, но вместе с тем - корицей и сахаром, и что, наверное, и на вкус он такой же.
На следующий день у него операция, и он надеется увидеть Лиама до неё. Но Лиама нет, и хоть Зейн и проезжает по своему этажу и по двум нижним, он не видит его. Когда он возвращается в палату, он почти сминает дурацкий набросок, но останавливается и открывает чистую страницу, на которой вычерчивает четыре темные стрелки до тех пор, пока почти не рвет бумагу.
Он под кайфом. Он плывет, летит, растворяется. Он не Зейн. Он – это всё. Он и воздух, и кровать, и боль, и пыль, что летает по комнате и которую видно только на свету. Ему и тепло, и холодно. Ему и комфортно, и неудобно.
Он совершенно удолбан. И это охуенное чувство. Всё-таки обезболивающие оказывают на него невероятно мощное действие. Он может слышать свой смех и оглядывает комнату, как будто ожидает, что что-то материализуется из воздуха и схватит его, потому что вокруг абсолютно точно что-то есть.
- О, тебя хорошо накачали, да?
Зейн наклоняет голову, понимая, что он в своей палате. Он видит нечеткую фигуру в кресле рядом, но, когда пытается сфокусировать на ней взгляд, у него ничего не получается. И это очень забавно, поэтому он смеется.
- Лиам, - говорит он, потому что ему не нужно видеть, чтобы знать, что это он - пахнет корицей.
- Ты не говорил, что у тебя сегодня операция, – произносит Лиам, и Зейн думает, что он будет ругаться. Он опять смеется. – Ты очень милый под наркотиками, ты знаешь? Я не слышал раньше, как ты смеешься.
Зейн с улыбкой смотрит на него. У него буквально болит лицо, если он не улыбается.
- Тебе нравится Бэтмен, - говорит Зейн по совершенно непонятным причинам. – Мне это нравится. Мне нравишься ты.
- Я вернусь завтра, - говорит ему Лиам. – Твоя мама здесь.
Зейн пытается сесть, но у него не получается.
- Пока, Лиам.
Спустя мгновение кто-то толкает его на кровать.
- Так кто такой Лиам? – спрашивает его мама.
- Лиаму нравится Бэтмен, - говорит Зейн, его голос невнятный. Он внезапно чувствует себя очень уставшим. – А мне нравится Лиам.
Он закрывает глаза, и он больше не кружится. Он падает, тонет, исчезает в темноте.
***
У Зейна все болит на следующий день, и поэтому настроение его даже хуже обычного. Луи заходил и ушел после того, как Зейн накинулся на него из-за того, что он говорил слишком громко и слишком сильно пах одеколоном. Его голова болит, нога убивает, и его задницу сводит от одной и той же позы, но только так он может сидеть, не чувствуя при этом, будто в его ногу входит тупой топор. И ему не дают больше обезболивающего, потому он уже получил свою дозу, но очевидно что то, что он получил, ни хрена не действует.
- Мне зайти попозже? – спрашивает Лиам, глядя на него.
- Ты, блять, вообще стучать умеешь? – требовательно спрашивает Зейн, глядя на него.
- Да, мне точно лучше зайти попозже, - говорит Лиам, потянув уже закрывшуюся за ним дверь.
- Нет… просто… нет, всё хорошо, - вздыхает Зейн. – Я просто засранец. Прости.
Лиам неуверенно заходит в палату, и он по крайней мере осторожно закрывает дверь, в то время как Луи захлопнул бы её за собой. Он снова садится на стул, и Зейн буквально прикусывает язык, чтобы не спросить, почему он не сел на кровать, как бы хотелось самому Зейну.
- Как ты себя чувствуешь? – Лиам сочувственно смотрит на него, нахмурив брови.
- Паршиво, - говорит Зейн. – Это очевидно.
- Да, извини, - Лиам проводит рукой по своим волосам, и Зейну любопытно, какие они наощупь: жесткие и грубые или мягкие и пушистые. – Хочешь посмотреть какой-нибудь фильм?
- Нет.
- Окей, - Лиам наклоняется и облизывает губы, что очень отвлекает. – Я должен…
- Полежи со мной, - говорит Зейн. Он морщится, когда понимает, что только что сказал, и быстро поясняет: - Я просто хочу полежать.
- Эм, - Лиам встает и подается в сторону кровати, но затем останавливается: - Ты хочешь, чтобы я…
- Полежал, - уточняет Зейн. – На кровати.
- Да, понятно, - Лиам кивает и снимает обувь, обходя койку. Он садится рядом с Зейном, который опускает голову на подушку и жестом предлагает Лиаму сделать то же, что через мгновение тот и делает.
- Ты не в волонтерской одежде сегодня, - замечает Зейн. Он хочет потрогать его белую рубашку, хоть ему и нравилась голубая волонтерская. Она стала чем-то привычным, вроде запаха корицы, который он чувствует, и тепла глаз Лиама.
Лиам краснеет, что очень нравится Зейну, и говорит:
- Я не волонтер сегодня.
- Тогда почему ты здесь? – удивляется Зейн.
Они лежат лицом друг к другу, и между ними не так уж много места. У Зейна болит нога, но он скорее отправится в ад, чем шевельнется и перестанет чувствовать исходящее от тела Лиама тепло.
- Я хотел тебя увидеть, - признает Лиам; ему неловко. – Я приходил навестить тебя вчера после операции. И ты был очень милым.
Губы Зейна округляются, потому что он совершенно этого не помнит. Он помнит, как его мама была с ним, когда он очнулся, но визит Лиама напрочь стерся из его памяти. И он не знает, но ему очень интересно, говорил ли он что-нибудь, высказал ли все свои мысли, когда был не в состоянии продумывать каждое слово, слетающее с губ?
- Я говорил что-нибудь? – тихо спрашивает Зейн.
Лиам качает головой (что очень неудобно, учитывая, что его голова лежит на подушке Зейна):
- Что-то непонятное. Не волнуйся.
Слава Богу. – Я не волновался.
Лиам переворачивается на спину, складывая руки на животе.
- Могу я спросить кое-что?
Зейн пытается пожать плечами, но он не может:
- Конечно.
Лиам дарит ему взгляд, означающий, что Зейн понапрасну так ему доверяет. Что ж, хуже для него.
- Мы собираемся снова… я имею в виду, когда тебя выпишут, всё закончится? – он спрашивает, не глядя на Зейна. Он смотрит в потолок, как будто это самая интересная вещь, которую он когда-либо видел.
Если честно, Зейн даже не думал об этом. Прошла всего неделя, но он уже не видит своей жизни без Лиама. И это просто странно, немного жутко и пугает его, потому что он не должен чувствовать чего-то подобного к парню, которого едва знает.
Зейн тоже переворачивается на спину и говорит, обращаясь к потолку:
- Я хочу увидеть тебя снова.
Лиам смеется:
- Если бы я дал тебе свой номер, ты бы позвонил?
Зейн даже не сомневается:
- Да, - он ненавидит себя за это, потому что он не перезванивает мальчикам вроде Лиама. – Или я мог бы стать волонтером. И мы бы виделись постоянно.
Конечно, это шутка. Зейн не собирается возвращаться в больницу, если только человек, которого он любит, не будет, ну, умирать. Это единственный случай. Во всех остальных его придется тащить сюда насильно, тогда как он будет кричать и упираться.
- Нет, - вскрикивает Лиам. Зейн поворачивается к нему, и щеки Лиама не розовые; они красные, и его глаза широко раскрыты. – Я имею в виду, это было бы глупо. Мы можем встречаться и как нормальные люди.
- Я знаю, - говорит Зейн, нахмурившись.
Лиам поворачивается к нему, и они снова смотрят друг на друга. Он проводит пальцами по татуировке Лиама, потому что она нравится ему, хорошо? Он знает, что кожа на ней такая же, как и вся остальная – у него достаточно собственных татуировок, но все равно ожидает почувствовать что-то грубое под пальцами. Но кожа гладкая и мягкая.