Не стану подробно останавливаться на матче — он еще у всех в памяти. 2:0 — таков счет нашей победы. Зрелищно это была не самая интересная встреча, однако по внутреннему напряжению поединок безусловно выдающийся. В первом периоде вратарь Шиндл стоял хорошо, но все же не уберег свои ворота после снайперского броска Кожевникова, который, кстати, был включен в олимпийскую сборную в последний момент. Во втором периоде удачным оказался кистевой бросок Крутова в дальний угол. Две ошибки защиты — два гола. А наша оборона в тот день действовала безошибочно.
До игры думали: ну порадуемся, если победим. И вот она — победа! Мы вернули Родине звание олимпийских чемпионов. Ликуют на трибунах болельщики. И нам бы радоваться. Но нет, для радости не осталось никаких сил — ни-ка-ких! Все отдано там, на льду олимпийского катка.
Только когда закончилась церемония награждения и мы оказались в автобусе, Фетисов встал: «Ура!»
И грянули мы во весь голос песню «День Победы».
Уходя, остаюсь
Весной 84-го я твердо решил покинуть лед. Почему? Ведь внешне все было так хорошо… Мы уверенно выиграли Олимпиаду в Сараеве, взяв реванш за обидную неудачу, случившуюся четыре года назад. Наша армейская команда задолго до финиша чемпионата страны ушла в большой отрыв от соперников, а в итоге, потерпев за весь сезон только одно поражение, опередила спартаковцев на 28(!) очков. Меня никто не мог в чем-то упрекнуть: сезон прошел вполне благополучно.
Но я знал, что ухожу, и тренеры тоже это знали. Однако по какому-то негласному уговору темы этой мы не касались, и до самой финишной ленточки я играл почти во всех матчах — и за клуб, и за сборную.
Да, все было как обычно. Я выходил на лед и защищал ворота, как привык это делать за пятнадцать минувших лет. И два раза в день добросовестно изнурял себя на тренировках. И жил в своей комнате на нашей армейской базе в Архангельском, как и другие строго выполняя все требования незыблемого распорядка дня: подъем, зарядка, завтрак, занятия, обед, снова занятия, ужин, свободное время, отбой. Но смотрел я на эту свою жизнь уже иначе, чем прежде. Я понимал, что ничего этого скоро уже не будет, и потому каждый прожитый день имел особую цену.
Когда-то, очень-очень давно, почти мальчишкой, я провожал Локтева, Александрова, потом Фирсова, Рагулина, Мишакова… Тогда мне казалось, что сам я буду играть вечно. Ветераны в моем представлении были пришельцами из другой эпохи. Брежнева я называл «дядя Володя»… А теперь незаметно сам стал ветераном. Самым старшим по возрасту в ЦСКА, и уже ко мне новички обращаются на «вы».
Да, пора. Все уже было — разного достоинства победы, награды, поездки, приемы, встречи. И неудачи случались, и травмы, и боль испытал — такую, что никому бы не пожелал. Все было. Но прежде у мне никогда не хотелось расставаться с хоккеем — я чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы надежно стоять в воротах, с кем бы мы ни играли — с канадскими профессионалами или с командой второй лиги. Однако силы не беспредельны. Мастерство осталось, и реакция моя не стала менее острой. А вот нервы поизносились. По ночам я, случалось, долго не мог заснуть, шел к доктору за каким-нибудь снадобьем. Все труднее давалась настройка на матч. На льду, стоило кому-то из соперников сыграть против меня излишне жестко, я с величайшим трудом сдерживал невесть откуда поднимавшийся гнев. «Уйди от греха», — говорил обидчику, а тот смотрел с удивлением: за многие годы все привыкли к тому, что характер у меня покладистый.
Я очень устал. Пятнадцать лет в ЦСКА и в сборной. Без замен. Дублеры приходили и уходили. Три поколения полевых игроков сменилось. Четыре Олимпиады. Все ответственные матчи с профессионалами. Все чемпионаты мира. Все призы «Известий».
Сейчас можно признаться: мне было очень тяжко 15 лет оставаться первым вратарем. Очень! Это такой груз… Однажды меня спросили: ну а если бы все сначала — пошел бы снова в эту шахту? Все сначала… Не знаю. Я не жалею об оставшихся за спиной годах — они были прекрасны, об этом можно только мечтать. Но все сначала? Нет, даже холодок по коже пошел, когда я представил себе…
Бывает, с кем-нибудь говоришь о прошлом и вдруг тебя пронзает: неужели ты прошел через все это? Даже не верится.