Ум у него был особо практический. Он быстро ориентировался во всех вопросах и, если видел, что противная сторона по назревшему времени побеждает, переходил в ее ряды. В разговоре за словом, как говорится, в карман не лазил. Будучи профессором, он дослужился до высоких чинов и должен был носить даже какой то мундир с белыми брюками, но по правилам Товарищества, не надевал никаких знаков отличия. Отличия были только в работе. Президент Академии, князь Владимир раз шутливо заметил Маковскому: «Вы уже, кажется, ваше Превосходительство», а почему не в белых штанах? «В сем виде, – ответил Маковский, – я бываю только в спальне, и то не всегда »
Князь встал в позу и произнес многозначительно: «Но….но…но!»
Успех Айвазовского много зависел от покровительства, которое оказывал ему император Николай 1. При путешествии по морю на колесном пароходе, царь брал с собой и Айвазовского. Стоя на кожухе пароходного колеса, царь кричал Айвазовскому, стоящему на другом колесе:– «Айвазовский! Я царь земли. а ты царь моря»!
Рядом с мастерской Айвазовского была комната, где Лемох с товарищами при помощи губки покрывали лист ватманской бумаги разведенной тушью или сепией. На бумаге образовывались пятна неопределенных очертаний. Тогда Айвазовский резал бумагу на небольшие кусочки, подрисовывал пятна, и получались морские пейзажики с тучами и волнами. Вставленные в рамку он преподносил их каждому важному лицу, посетившему его мастерскую. А «лицо», польщенное вниманием считало своим долгом приобрести потом у Айвазовского какую- либо картину за сотни, а иногда и за тысячу рублей
Существование Лемоха сильно отравляла его мнительность, опасение всяких случайностей, от которых он укрывался как в футляр. Вычитал в газете как во время дождя отвалился размокший карниз и чуть не убил прохожего, поэтому в сырую погоду он не ходил по тротуару, а скользил посреди улицы. Извозчика не брал так как от лошадей можно было заразиться сапой, и к тому же на извозчиках полиция отвозит больных. Брился у одного, отличавшегося особой чистоплотностью парикмахера, и когда тот пожаловался, что жена заболела тифом. Лемох схватил шубу, шапку и с одной бритой щекой, а другой только намыленной побежал по улице домой делать дезинфекцию.
В Троице- Сергиевской лавре работали, выколачивали рубли Корин и Позднеев. Первому деньги нужны были для поездки за границу, а второму для учебы в Академии. Когда работы над иконостасом были закончены, приехал метрополит на его освещение. С вечера была отслужена всенощная, метрополит удалился в свои покои, а приезжее из Москвы духовенство было приглашено монастырем на скромную вечернюю трапезу, туда же пригласили Коринева и Позднеева. Трапеза началась. За столами сидели со строгими лицами длиннобородые протоиереи, протодиаконы, инодиаконы и старшая монастырская братия. Подавались различные закуски, грибные соленья, маринады, пироги с вязигой, растягаи, уха, рыба отварная, жареная, пироги сладкие, меда сотовые и жидкие и прочая съедобная всякая всячина в неизмеримом количестве. По разрешении вина и елоя стояли и кувшины, графины и бутылки с квасами, наливками, винами. Сначала все стоя пели тропари, затем садились, выпивали каждый по своему вкусу и потребностям, крякали, стучали вилками и ножами и с громким присвистом и прихрюкиванием втягивали в себя с ложек горячую уху. Постепенно лица их потели и прояснялись. А когда появились на столе старые, потаенные бутылочки с напитками «утоли мои печали», пение тропарей перешло на застольную песню:» Подноси сосед соседу- сосед любит пить вино!»
Песня эта нравилась Кориневу, он тоже не избегал соседства. Позднеев завел дружбу со своим соседом, он оказался большим любителем колокольного звона. Митрополит, до которого доносились шум и пени прислал узнать, что происходит. Ему ответили, что собрались святые отцы и готовятся к спевке к божественной литургии. Шум и гам продолжались. Одни пели» Чарочка моя серебряная» Корин, подперев голову обеими руками, гудел басом: «Мой костер в тумане светит». Сосед Позднеева выразил желание ударить в большой колокол на соборной колокольне. Снова пришел от митрополита посланный, принес отцам благословение на покой и просил помолчать, так как владыка не может от шума заснуть. Все было притихли, а в это время на колокольне – в полуночи загудело на всю округу: «Бум!…Бум!….Бум!..». О том, что произошло от этого набата в монастыре, помалкивали.