— А если б тебя так скрутило? Бросить помирать в палатке, а самим жить, как ни в чем не бывало? И потом, я не доктор, точно судить не могу, ты, вроде, тоже, но то, что я видел в прошлом году у Казарова, точно соответствует этой картине. Тогда к нему двое парней с Енисея пришли с энцефалитом. Тоже вертолетом вывозили.
Долгополов, конечно, слышал этот обмен замечаниями, но голоса не подал. Лисин, сегодня что-то набитый продуктивными идеями, внес новую:
— Когда вы ждете вертолет? Может быть, стоит ночью всей толпой навалиться? У кого силы будут, тот и будет рубить, а меняться прямо на месте.
По своему самочувствию я видел, что резон в этом предложении есть — если мы завалимся спать, как удержишь вторую смену? Да они прямо под елками повалятся, и никакие соображения не удержат. Поэтому ответил дипломатично:
— Похоже, вы правы. Идея принимается. В двенадцать мы только отойдем, чаю попьем и опять за дело. А Петра я настраивал, чтобы он старался сегодня дойти, в крайнем случае, завтра часам к восьми, не позже. Пока радиообмен, то, сё — вылет часов в десять, значит, сюда надо ждать к одиннадцати-двенадцати. Нас ведь искать надо, а это не так просто.
В одиннадцать часов вечера ощутимо смерклось. Мои надежды на луну и белую ночь явно не сбывались. Пришлось зажечь костры. Света они немного прибавили, но хотя бы своим дымом несколько отгоняли комаров.
К двенадцати в основном была вырублена восточная часть площадки. На ней осталось с полдесятка мощных кедров и елей с пихтами, которые мы валили главным образом двуручной пилой. Пошли, попили чаю, в который Рая добавила каких-то трав «для бодрости». Она хлопотала весь вечер: то возле костра, то за столом, то бегала с ведром и кружкой между вальщиками. Умоталась не меньше нашего, а еще я ей поручил следить за состоянием больного. Доклад ее был обнадеживающим: температура снизилась до тридцати семи и восьми, что и у меня вызвало сомнение — а вдруг это и в самом деле не энцефалит, а просто лихорадка какая-то, такое с новичками и от одного гнуса случается. Но сомнения свои я оставил при себе. Начатое дело нужно было заканчивать. Поэтому только посмотрел на Раю, прикорнувшую у палатки, но поднимать ее не стал.
После короткого перерыва весь отряд был на лесосеке. Кто чувствовал себя покрепче, брались за топоры. Другие готовили вилки-упоры для валки или следили за кострами. Дело явно пошло медленнее, но оно шло. Хотя пустых разговоров стало побольше — возле костров болтали обо всем, но главным образом о предстоящем прилете вертолета и нелегком решении, которое нам пришлось принять и выполнить.
В три часа, когда, наконец, почти рассвело, пильщики доложили, что с большими деревьями на востоке покончено, и подключились к остальным на западе. В этот момент пришло что-то вроде второго дыхания: хотя у каждого болело все тело, а руки отказывались держать топоры, стало как-то полегче. Да и комара, вроде, поменьше стало. Возможно, сработала лисинская шашка, а может, просто похолодало к утру. Как бы то ни было, деревья стали падать почаще. Да еще из кустов возникла Рая с ведром сладкого чая и ломтями белого хлеба, густо намазанного сгущенкой.
Это привело к незапланированному перерыву, но я протестовать не стал — уже было видно, что с работой мы справимся. Раю я отправил в лагерь готовить завтрак, сказав, чтобы она израсходована остатки свежей картошки и не жалела консервов в нее.
В восемь часов я закричал, что духу было:
— Шабаш, ребята!
Да, намеченная площадка была вырублена полностью, только кое-где торчали еще мелкие пихтенки и березки, уцелевшие чудом в этой сече. При выходе к лагерю мы свалили и их, а из четырех березок выложили квадрат на месте посадки.
Выйдя к палаткам, большинство народу валились и пытались заснуть без завтрака, но Рая беспощадно поднимала таких и гнала на речку умываться. Ее жертвы поднимали измазанные смолой и кровью руки и умоляли не мучить людей. Мне она прошептала на ушко:
— А у Володи, кажется, температура совсем нормальная. Я залезала к нему в палатку и трогала лоб. Совсем не горячий.
Я ответил:
— Теперь уже все равно. Отправим, какой есть. Лишь бы вертолет пришел.
Сейчас это была главная мысль, не дававшая мне покоя. Дошли ли посланцы и, если дошли, передали ли радиограмму, и найдет ли нас пилот по тем ориентирам, что содержатся в радиограмме. А там значилось: