Оказалось, и себя я не замечала: дрожь в пальцах, а еще волосы неприятно липли к лицу, и, кажется, я немного опьянела. Я не была смелой, меня манила, но и пугала неизведанность, с которой предстояло впервые встретиться наяву.
— Похоже, я пыталась быть взрослее, чем есть, — моя голова виновато опустилась, но тут же пальцев коснулись мужские ладони, — мне немного тревожно, от того хотелось показаться увереннее.
— Ничего зазорного в этом нет, разве что немного смешны твои попытки меня обмануть.
— Я даже себя обманула.
Мы около часа тогда просто сидели на кровати разговаривая, а после все вышло само собой. Помню, меня удивило, что нежные прикосновения к коже совсем не отличались от повседневных. Хоть тело и пробирала приятная дрожь, но поцелуи ладоней, кончики пальцев на запястьях и касание щек — все это было уже привычным, обыденным, таким же говорящим о нежной любви, как и всегда.
После первой брачной ночи комнату заполнили шкатулки и сундуки с подарками, из-за которых некуда было ступить. Существовавшая ранее традиция сообщать всем о девственности супруги путем демонстрации простыни была изменена предприимчивыми торговцами, задавшими цену женской непорочности. Теперь благодарность мужчины за возможность называть себя первым выражалась подарками.
Мы провели в спальни три дня и три ночи, от чего по дворцу прошлись смешки, но Дориан по большей части меня обнимал и забалтывал, отлынивая таким образом от работы, а я позволяла себе стать поводом для безделия. Мне так нравилось льнуть к его боку, чувствовать прижатый к виску лоб и скользящий по щеке и шее нос. Я чувствовала себя любимой.
— Я разочаровала тебя? — вопрос ознаменовал окончание обеда, а тело вновь завернулось в одеяло. Муж обнял меня и чмокнул в макушку.
— Откуда такие мысли?
— На них наводит твое угрюмое лицо.
Император в действительности выглядел мрачно. Его глаза, сделавшиеся похожими на грозовое небо, смотрели мимо меня, а пальцы перебирали пряди рыжих волос.
— Не могу отделаться от мысли, что сделал бы все по-другому. Я выгнал несколько человек из дворца после их настойчивых утверждений, что тянуть с наследником слишком рискованно. Вера в защиту рода Богиней ослабела до такой степени, что мои вассалы позволили страхам перекрыть рассудок, — он нахмурился, — мне было 15, когда начались эти утомительные разговоры, так что я очень боялся, что они дойдут до твоих ушей.
Значит, мне было 12… К сожалению, в истории были королевы, рожавшие в 13 и даже 11 лет, императриц от подобного оградил закон Морин, но я знала, что Дориан считал и 15 лет излишне ранним сроком.
— Это ведь нормально, что они в нас не видели детей, да? Что мы для них правители, а значит обязаны сохранить власть и род, правда?
Мой муж все же меньше подвергся влиянию собственных вассалов и с раннего возраста мог мыслить сам, отчего мои слова звучали для него ужасно, даже его руки застыли в моих волосах. Поддайся он на уговоры, я бы даже не попыталась спорить и просто действовала так, как мне велено. В его глазах был холод и толика страха, которые я смогла осознать лишь сквозь года, сумев понять, что могло творить в его голове. Какого ему было слышать от всех вокруг «сделай ребёнка и обезопасить себя», представляя не по годам маленькую меня, вечно заливавшую коридоры дворца несуразно громким смехом и бегающую наперегонки с личным рыцарем по лестнице. «Посмотри на это дитя, ниже тебя на две головы, что жмется к тебе от скуки, подложи под себя и посей в ней жизнь, пока другие не сочли твою позицию достаточно слабой для удара, а вину всегда можно замолить».
— Они не видели в тебе императрицу, Бель, они видели лишь объект, способный родить наследника, вот и все. Ох, Богиня, защити это дитя. — он тяжело вздохнул. — Впредь тебе запрещено встречаться с вассалами до моего разрешения.
— Что? — мне вдруг показалось, что я сболтнула лишнего.
— Я недооценил степень твоей детской покорности. Придётся сменить твоего наставника, который обучит тебя не поддаваться на влияние окружающих и быть рассудительной, а до тех пор все официальные встречи будут проходить под моих надзором.
И небо в окне за его спиной было все таким же печальным.
— И почему каждый раз, когда я ожидала его абсолютного счастья и радости, меня встречали двоякие эмоции на его лице?
— Может от того, что у тебя все же оставалась возможность побыть ребенком, а Дориану пришлось взрослеть? Он нес ответ за целую страну и Божью дочь, он должен был думать о многом и в меньшей степени о себе, — камергер прошелся взглядом по мои волосам, — ты помнишь день, в который стало известно о твоей беременности?
Как можно было забыть? Дворец стоял на ушах. В честь такого события столица гуляла всю ночь, раздавались угощения и разбрасывались золотые монеты, а с распространением этой новости гонцами, похожие дары раздавались многими дворянскими домами.
Глаза Дориана горели. По старой традиции он должен был отблагодарить лекаршу за радостную новость, но он напихал в ее руки и карманы столько золота, сколько влезло, от чего она уходила, придерживая юбку, чтоб та не слетела. Сколько было золота в руках женщины, столько поцелуев было составлено на моих щеках. Я смеялась, чувствуя слезы радости мужа на своих губах. За ужином с близкими придворными последовали объятья в супружеской кровати, и только тогда я решилась спросить:
— Что-то не так? Вы не рады?
— Конечно я рад, моя Бель, — поцелуй коснулся макушки, — просто меня одолевают страхи.
— Что ребенок не переймет вашей несравненной красоты?
— Ох, твои шуточки, — я рассмеялась, — знаешь, 4-я и 14-я императрицы умерли в родах…
Суран умерла не во 2-х родах, как записано в дворцовых отчетах, а через 5 дней после. У нее развилась родильная горячка, выжигавшая ее изнутри, выворачивавшая. Она была в бреду большую часть времени, что, наверное, к лучшему, но к 3-ему дню, приходя в сознание, умоляла убить ее. Никто не рискнул навредить матери наследника, так что она мучилась еще несколько дней, пока не умерла в агонии.
— Всего два случая, — я сглотнула неприятный ком от всплывших воспоминаний, — не о чем так переживать.
— Два случая во дворце, а сколько их за этими стенами? Сколько за пределами столицы?
Хотелось заставить его замолчать. Он был прав, но его разговоры нагнетали страх и на меня, а волноваться было нельзя. Мне хотелось до самых родов наслаждаться ощущением зарождения жизни в моем теле и не мучить себя бессмысленными страхами.
— Дориан тогда молился, чтобы это была дочь, — Тео покрутил в руках засахаренный миндаль, но есть не стал, — ведь, пока не родится наследник, с тобой все было бы в порядке.
— С Ракель все будет хорошо.
— Знаю.
— Сходим завтра в храм вместе помолиться?
— Хорошая идея.
Капли дождя с грохотом бились о стекло, отражавшее огонь свечей. Ветер выл и мне хотелось плакать.
— Все еще чувствую себя так, словно от меня оторвали кусок.
— Понимаю. У меня похожее ощущение.
— О папе я смогла вспоминать без слез только через год после похорон.
— Тебе и 10-ти не было, Анна.
— Я Дориана знала дольше, чем отца. Все детство с ним и 23 года брака.
— Даже это рано или поздно пройдет.
Я уснула в кресле, проснувшись уже утром. Камергер проследил за моим ранним завтраком, после которого мы облачились в белые мантии с объемными капюшонами, предназначенными для посещения храма, в которым все должны быть равны вне зависимости от ранга.
Столичный храм находился на территории монастыря, и хоть служительницы меня отталкивали я молилась достаточно много в своей жизни, по большей части за мужа. Раздельные покои стали нужны лишь для работы, спальные комнаты почти не открывались, так как все ночи мы проводили в супружеской спальне. Помню, как открыла глаза впервые раньше мужа через неделю после 15-ого дня рождения. Он спал, прижавшись к моему плечу, а руки и ноги его сжимали мое тело так крепко, что и вызвали пробудивший меня дискомфорт. Я тогда смотрела на умиротворенное лицо, думая, что выбираться из постели не хочется. Краткая молитва за здравие пришла на ум очень быстро: