Под возглас изумлённо-пьяный: «Реб-бята… где у нас коньяк?»
…Почти забылась эта осень…
Со мной случалось разных… тел.
Чего ж меня сейчас вопросит –
зачем тогда ты не успел?
2010
Он звал её своею Ариадной
Он звал её своею Ариадной… От этой глупости её бесило!
Он забавлялся с персональным адом и верил, что вернуться хватит силы,
Что нить её надёжнее каната, что Ариадна вечно наготове.
А дура Ариадна крыла матом и нитью душу резала до крови.
А ей бы запулить клубок подальше! порвать, смотать… или самой смотаться.
Бежать… бежать! от безнадёжной фальши, от слабых и безжизненных оваций.
Он приползал, едва живой, от зверя – измученный и проигравший битву.
Она поспешно открывала двери, мешая слёзы, ругань и молитву.
Вот так он уходил и возвращался, её неисправимый ненаглядный.
Такое непростое было счастье у современной дуры-Ариадны.
Порвалась нить… не стало путеводной. Он заблудился в Вечности… бывает.
Она… а что она? Она свободна. Не ждёт. Не плачет. Всё ещё живая.
2010
Бутылочное
Он носился по бурным бескрайним морям, он бросал, где попало, свои якоря, зацепиться надеялся тщетно, и срывало его, словно щепку. Небо плавало звёздною рябью в воде. Он себя потерял в безграничном нигде. Только палуба тонкою твердью отделяла от встречи со смертью.
Он почти разучился по суше ходить. И кильватерный след за кормой позади быстро таял, сливаясь с волною. А душа, иссушённая зноем, отмокала в настойке из рома и слёз. Он скулил на луну, как потерянный пёс. Безнадёжно стоял на коленях, позабросив секстант и счисленья. Он всё чаще бросал надоевший штурвал, через борт перегнувшись, похмельно блевал. И качалось бездонное море, принимая излитую горечь.
И безмолвная бездна вгляделась в него. Он увидел её безучастный кивок. И, велению бездны послушный, он извлёк свою стёртую душу. Запечатал в бутылку и за борт швырнул, и бутылка легко оседлала волну. Где же носит её буйный ветер?
Может, кто-нибудь где-нибудь встретит…
2010
Ты обнимал…
Ты обнимал…
мне было всё равно.
Я думала в тот миг о сигарете.
Крутилось чёрно-белое кино
И всё никак не проявлялось в цвете.
Ты был безоговорочно хорош,
И я
самой себе
казалась стервой.
Я долго
золотила медный грош тех чувств,
которых не было.
Наверно, ты понимал,
пытался понимать!
Что мы с тобой из разных измерений.
И твой беспомощный и горький мат,
Твоя лавина пьяных откровений не обижали.
Ты сходил с ума.
Ты звал меня высокомерной сукой.
И, из постели
ускользнув впотьмах,
Я выла от сочувствия и скуки.
Я исчерпала жалости предел.
Я не могла довольствоваться грошем.
И я ушла.
Ушла в своё 3D
А ты остался в чёрно-белом прошлом.
2010
В тяжёлой плотной темноте
В тяжёлой плотной темноте он сел на сбитую постель,
На лоб ей руку положил устало.
Она в горячечном бреду искала дальнюю звезду
И что-то неразборчиво шептала.
И в той бескрайности нагой она была совсем другой –
Счастливой, лёгкой и неуловимой.
Летели звёзды сквозь неё, и не пугало забытьё,
И выжидали молча херувимы.
Она ещё могла – назад, пыталась что-то рассказать
Тому, кто был так бесконечно рядом.
Она ещё могла, но там не отпускала темнота
И обещала вечную награду.
Тепло его руки у лба, его безумная мольба
Её держали тонкой, прочной нитью.
Она рвалась из этих пут, она была почти не тут,
Почти открылась вечная обитель.
Она почти ушла. Почти! А он её не отпустил.
Он никогда ни в чём её не слушал.
Был несговорчив и упрям, он всё решал по жизни сам.
«Ну, что, родная, кажется, получше?»
2010
Кораблик
Всё! Ничего не надо повторять: про «дважды в ту же реку» и про «грабли».
Я слышу, как грохочут якоря, и как причалил к берегу кораблик,
Залепленный опавшею листвой, как будто драгоценной позолотой.
Недолгое смешное волшебство навряд ли сможет обмануть кого-то.
Он не пытается. Он просто ждёт. И я уже качусь с высокой кручи,
Сейчас шагну стремительно на борт – и нас подхватит ураган могучий,
И мы умчимся с этих берегов, и я забуду, захмелев от виски,
Как проплывают трупы – не врагов, а, исключительно, друзей и близких.
И я прошу, не надо повторять про «грабли» и про «в ту же реку дважды»!
Ведь он опять приплыл сюда не зря, мой ненадёжный, глупый и бумажный.
Пусть он размокнет от тяжёлых волн, пускай безвестно мы утонем где-то.
Но я отныне не сойду с него. Мы вместе канем в эту реку – Лету…
2010
Тяжёлый день
День не задался с самого утра… башка трещит – ну, просто хоть об стену! Блин! вискарём усугубил измену… или как раз наоборот?
Дур-рак! ведь не придумал, что сказать жене! Она глядит… подозревает, стерва. Из-за неё сегодня весь на нервах. Вот-вот чего-нибудь предъявит мне. Ещё бы знать, когда пришёл домой. Проснулся, точно – в собственной постели…
Ой-ё! мотает, как на карусели! Мне б похмелиться – да подымет вой. Да и к тому же нечем – не припас, я ж не алкаш, не делаю заначки. Эх, напоить её бы до усрачки, чтоб знала, как хреново мне сейчас.
Ушла… ушла?! За пивом бы сгонять, да прикупить цветов – пускай не плачет! А что вчера? да ничего не значит… Эх, надо было телефончик взять!
2010
Он так непрост. Эстет и сибарит
Он так непрост. Эстет и сибарит. По памяти цитирует Монтеня.
Его задумчивый и томный вид меня доводит до остервененья!
Всегда корректен, сдержан и учтив, но никого не подпускает близко.
Он знает всё. Ну, на крайняк – почти. В постели – утомительно изыскан.
Он обожает погрузиться в сплин – вот просто так, без видимой причины.
Я для него проста, как пресный блин, который невостребованно стынет.
Мне до него, как до Луны пешком. И что я на Луне на той забыла?
Я лучше отогреюсь коньяком, чем греться у холодного светила.
2010
Упущенная возможность
Он стоял на ночном мосту
и смотрел в кромешную пустоту,
он плавал в пространстве,
он пространствовал,
а под ногами чувствовал твердь моста.
Повисли звуки, схлопнулась суета.
И это было так опьяняюще странно,
как будто в зале кино исчезли экраны,