Последние слова Любы напомнили мне один рассказ о Динко, услышанный от его односельчанина и друга.
…1929 год. Дворы в селе Лесичево благоухали белой акацией и сиренью. Заколосившаяся в поле рожь от порывов теплого ветерка гнулась до земли — так серебристые волны на озере наплывают одна на другую. Из густой зелени тутовых деревьев доносились детские голоса. К вечеру на дороге из Калугерово показался молодой, странно одетый мужчина. На голове у него — меховая шапка с длинным пером (под шапкой — открытый лоб и большие черные глаза; на резко очерченных губах играет улыбка). Ярко-красная куртка, расшитая белыми галунами, казалось, вот-вот лопнет на широченной груди и в плечах. Сапоги поскрипывают, шпоры позвякивают, позвякивает и сабля в серебряных ножнах, пристегнутая к широкому ремню. Дети толпятся вокруг него, и он идет среди них, сильный и жизнерадостный.
Таков был Динко Баненкин, солдат гвардии его величества. Через четырнадцать лет этого самого Динко, обезобразив до неузнаваемости во имя и по воле его величества, положили в наспех сколоченный полицейскими гроб.
Перед войной я вместе со своими сверстниками из Чепино уехал из села продолжать учебу в старших классах пазарджикской гимназии. Там и встретил Динко Баненкина. Тогда я не мог бы одним словом охарактеризовать человека с таким, как у него, даром привлекать людей. Теперь знаю — он был обаятельным человеком. Его небольшой трактир напротив городского сада служил нам чем-то вроде партийного клуба. Там собирались учащиеся и рабочие не только для того, чтобы поесть в долг или на «коммунистических» началах — бесплатно, но также, чтобы узнать новости или незаметно получить новый номер газеты «Работническо дело»[3] или же посылку и письмо из дому. Баненкин объединил вокруг себя лесичевских ребят, а нас, ремсистов[4] из Чепино, спаяли с ними общие идеи, романтика опасных дел, так что осторожные люди и их и нас называли сорвиголовами. И еще нас с ними объединяли уважение и любовь к Динко.
Наступила осень 1941 года, оказавшаяся для многих из нас переломной. Рано похолодало, и старинный город сразу стал неуютным и мрачным. Оголившийся и одинокий остров окутал туман, наплывавший на него по утрам с Марицы и Тополницы. На рынке собиралось много народу. Крестьяне в овечьих тулупах сновали между рыночными рядами и о чем-то шушукались между собой. Около них увивались спекулянты и агенты полиции. Перед пекарнями стояли в длинных очередях за хлебом хмурые мужчины и усталые женщины. В руках они держали только что введенные хлебные карточки какого-то странного лилового цвета.
В гимназии становилось все тяжелее и опаснее, а нам приходилось решать все новые и новые задачи: создавать боевые группы из учеников, собирать оружие, готовиться к вооруженным операциям. Пришло время перейти от слов к делам, за которые нередко приходилось расплачиваться собственной жизнью.
В один из пасмурных декабрьских дней полиция схватила на нелегальном собрании пятерых учеников. Через несколько дней арестовали и Ивана Пашова — одного из трех членов руководства РМС в гимназии. Угроза ареста нависла над многими из нас, поскольку мы чересчур поздно спохватились, что недостаточно строго соблюдали правила конспирации. Некоторые из тех, кому угрожал арест, начали скрываться. Мы поняли, что в наших рядах действует провокатор, и это нас встревожило и привело в замешательство. Именно тогда-то мы и почувствовали твердую руку Динко Баненкина.
Через несколько дней после ареста наших товарищей он отправился к директору гимназии и в качестве опекуна Ивана Пашова потребовал объяснений:
— Почему вы позволяете полиции хватать и мучить лучших учеников? В чем обвиняют Ивана?
— Полиция передо мной не отчитывается. У нее есть какие-то свои основания… подозрения… — изворачивался директор. — Ивана собирались выпустить, и вдруг дело осложнилось. Хаджийский, соученик и сосед Ивана по квартире, перестал посещать занятия и скрылся. Это для полиции кое-что значит…
— Неправда! — возразил Динко. — Хаджийский находится у себя на квартире и готовит уроки. А не приходил в гимназию, потому что болел…
После этого разговора директор сообщил по телефону начальнику тайной полиции Мачо Генову, где находится Хаджийский. Динко этого оказалось достаточно, чтобы раскрыть предательскую роль директора. Предупрежденный Хаджийский своевременно скрылся.
Новость о том, что Методий Хаджийский перешел на нелегальное положение, в тот же вечер распространилась среди учеников, и он сразу стал для нас героем. Около квартир, где жили ученики, начали рыскать агенты и полицейские. Легионеры[5] сразу активизировались, но нас это уже не смущало. Динко вернул нам веру в себя и смелость.