Я ему продиктовал адрес и через пятнадцать минут с сиреной подлетели две милицейских автомобиля. Впереди бежал майор, который с разбегу пнул ногой по очереди всех трех пострадавших. Я очень вежливо попросил не делать этого здесь у меня в доме.
— Забирайте их отсюда и делайте дальше, что Вы только хотите. Понятно?
Через пятнадцать минут приехал Любченко.
— Виктор Иванович! Вы не пострадали? Что здесь произошло?
Я коротко рассказал, что мне пришлось их отключить. Но в связи с тем, что их трое и они все вооружены, то я рисковать не мог. Малость превысил я меры самообороны. Любченко согласился, что в данной ситуации поступать иначе просто невозможно. А тут еще этот юмор по телефону.
— Попали они не по адресу, — сообщил Любченко майору.
Тот сразу не врубился.
— Я тебе потом объясню.
Пришли три машины «Скорой помощи». Забрали и увезли пострадавших. Но прежде всех обмеряли, сфотографировали. Здесь же провели следственный эксперимент. Попросили меня на милиционерах уточнить, кто, где стоял. Что делали они? Что делал я? Все сходилось до действий с третьим. Встал вопрос, как оказалась поломанной левая рука? Я объяснил, что преступник сумел каким-то образом перехватить нож в левую руку. И вот поэтому пришлось ломать ему эту руку. С большими сомнениями, эту версию приняли.
— Понимаете, что я нахожусь во взволнованном состоянии и все точно вспомнить не могу. Что-то в голове все перепуталось.
Любченко заверил, что дежурный будет наказан. К десяти утра, оставив затоптанные полы, вся эта армада укатила прочь, захватив с собой и машину с прицепом. Я поехал на работу, но никому о ночном происшествии рассказывать не стал. Пройдет немного времени и они все равно узнают.
Глава 52
Меня начали прессовать
На следующее утро позвонил Засядько с вопросом, что случилось. Пришлось ему подробно объяснять.
— Тот, который с почкой и печенью, в коме. Большая потеря крови от того, что скорая прибыла с большим опозданием. Сегодня вечером будет уже яснее. Тот, который с глазом, ты ему задел какой-то зрительный нерв. Второй глаз у него тоже не видит. Положение у него очень тяжелое. Ну, а с третьим проще. Оба перелома сложные. Потребуется очень много времени на восстановление. Жестоко ты их покарал, Виктор.
— А, что мне надо ждать и уговаривать их проявить человеческое мягкосердечие? Вопрос стоял или они отправляют нас всех на тот свет, или я их покалечу. Я жизнями своей семьи рисковать не хочу.
— Виктор, я тебе не судья. Ты все сделал правильно. Но законы у нас такие. Успокойся. Мы все сделаем, чтобы тебя не трогали. Работай.
А я действительно задумался. Откуда и когда во мне появилась такая жестокость. Я уехал к себе в офис. Зашел в свою комнату отдыха. Вытащил бутылку коньяка. Наташа порезала мне два лимона, засыпала их сахаром. Я сел за стол и стал тупо рассматривать содержимое рюмки и каждую дольку лимона по отдельности. Наташа мне сделала кофе, но ничего не спрашивала.
Все свои раздумья я воспринимал кусками. Без всякой связи между собой. События вспоминались, как в калейдоскопе, задерживаясь на секунды, периодически повторяясь. Отрубленная рука на подоконнике. Я со спущенным комбинезоном и пистолет бьется в моей руке. Вот я корректирую огонь дивизиона и в десятикратный бинокль вижу попадание снаряда в группу душманов. Разлетаются тела кусками. Вот снова Ужгород и этот полудурок с пистолетом протягивает руку за пакетом и вместе с пакетом получает в горло пилочку для ногтей. Перекошенное лицо Веры, когда я вел ее в подвал освобождать Ксению. Теплоход на Дунае и крик Елены. Я скидываю парня за борт. Вот я пытаюсь в воде отыскать Елену. Кричу.
Затухающие глаза Моджахеда и последние рывки его тела. Из этих троих, вскрик парня, которому я воткнул указательный палец в глаз. Он попытался убрать голову назад, а сзади стоял шкаф, куда он и уперся затылком. Свою спокойную расчетливую злобу, когда третьему ломал руки, хотя мог этого не делать. Такое же состояние я испытывал, когда валил младшего брата Талаева. Работал на грани его убийства, но в последний момент решил просто основательно покалечить. Вспомнилось, как вместе с Верой и Ксенией вылил на ковер с телами канистру бензина, навалил сухих веток, поджег, а потом заваливал останки песком, обрушивая в яму стенку карьера. И вот сейчас меня вновь и вновь удивляло мое спокойствие и равнодушие к судьбе этих покалеченных судеб, страданий их родных и близких. Главной спасательной мыслью являлось то, что они хотели отнять мою жизнь, жизнь близких мне людей. Я нападал, калечил и убивал тех, кто представлял реальную опасность. Любые раздумья о правомерности моих действий, любые колебания, раздумья в течение одной-двух минут жестоко это или нет закончились бы для меня гибелью.