– Да ты, мать, забыла, что ли, что её уже исследовал патологоанатом, – напомнил Танцор. – И ни хрена в ней не нашел.
– Тогда возьмем Маньяка в плен. И допросим.
– Ну да, если он сам хоть что-нибудь знает. Я уверен, – Танцор сделал ударение на слове «уверен», – что его с цепи спустили, ничего толком не объяснив.
– Слушайте! – воскликнул Следопыт, словно на него снизошло озарение. – Может быть, Маньяка надо прикончить до того, как он убьет… Ну, как ее…
– Изольду, – подсказал Танцор.
– Да, Изольду. И тогда всё?!
– Это было бы слишком просто, японский городовой, – возразил Дед. – Потому что он ведь ещё кого-то пришил. Чья голова-то. Значит, тогда надо узнать – чья. Или помешать, чтобы он этого самого, первого, не завалил. Сам он, Маньяк, конечно, не скажет. Хоть руки-ноги ему отпиливай. Потому что тогда все его циклы на фиг закончатся.
– А, я все понял! – радостно воскликнул Следопыт. – Завтра едем в лес. С самого утра. Находим то самое место. И мочим Маньяка. Заодно спасаем…
– Изольду, – вновь подсказал Танцор.
– И при этом замечаем, откуда он шел. Послезавтра встречаем его раньше. И опять мочим. И опять выясняем, где его встречать на следующий день. Таким образом мы доберемся до места, где он совершил первое убийство.
– Ну, у меня на эту бодягу патронов не хватит, – отозвался Танцор. – Но если мы немного ошибемся? И будем поджидать не там, где он пройдет. Что тогда? Дожидаться его на Лубянке или в Нескучном?
– Зачем? Тогда я буду стоять там, где его убили накануне. Подстраховывать. Если не ты, то я его буду мочить.
– Ага. А потом я пойду к тебе навстречу, а ты меня с ним перепутаешь, палить начнешь. Можешь ведь, гад, и попасть.
– Так вначале я же его замочу. Зачем мне его, то есть тебя, вторично мочить?
– А он и мимо тебя пройдет.
– Это невозможно.
– А вдруг?
– Ну, тогда у нас будут пароль и отзыв. И все дела.
– Может быть, какие-то другие идеи есть? – спросил Танцор, поглядев на часы. – Поактивней, друзья мои. А то завтра рано вставать.
Вариантов не было. Идей тоже. В связи с чем Следопыт с Дедом попилили домой.
А Танцор со Стрелкой вместо вечернего моциона, который врачи должны предписать ему лет через сорок, а ей – через пятьдесят, занялись сексом.
На сей раз он был радостным и даже, можно сказать, веселым. Не то что накануне. Стрелка выпевала свое «О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!» с особым шиком. В чем в значительной степени присутствовали хулиганские мотивы.
И уж на сей раз соседи дали волю своим деформированным чувствам. Вместо того чтобы присоединиться и устроить хоровую спевку, они непонятно зачем начали механически стучать в батареи. Кто столовой ложкой. Кто гаечным ключом. Кто Большим энциклопедическим словарем. Кто куриной косточкой, которую доктор Папюс рекомендовал использовать совсем в иных целях.
Интеллект у всех разный. Неприятие жизни – одинаковое!
АППЛЕТ 101.
ТАНЦОР СТАНОВИТСЯ СЕРИЙЩИКОМ
И они двинулись вспять времен. Навстречу часу «X», когда Маньяк совершил свое первое убийство.
Когда в шестой раз наступило седьмое сентября, Танцор и Следопыт прошли в густых еловых зарослях всего лишь триста метров. И неизменно в сумке у Маньяка обнаруживалась одна и та же голова. Чья?
Самое трудное на этом начальном отрезке заключалось в ежеутренней телефонной беседе со Следопытом, который, естественно, ничего не помнил и никуда не собирался ехать ни свет ни заря.
Поэтому в конце концов Следопыту пришлось перебраться жить к Танцору. Поскольку, как это было установлено эмпирическим путем, его квартира была единственным местом в Москве, а может быть, и во всем мире, где сохранялась память обо всех предыдущих пройденных циклах.
Деда решили не тревожить. Пусть пьет свой «Бурбон» и трахает американских вдовиц, пребывая в блаженном неведении.
Когда седьмое сентября наступило в двенадцатый раз, было пройдено восемьсот метров. Но потом дело пошло гораздо веселей. Потому что началась тропинка, конкретизировавшая направление движения Маньяка.
Да и Танцор наловчился подстреливать его столь ловко и столь бесстрастно, словно был многоопытным егерем, вышедшим промышлять зайца по первой пороше.
Вскоре Танцор приобрел для этой цели тульскую двустволку с центральным боем.
На шестнадцатом цикле тропинка вывела охотников на проселочную дорогу, и движение в направлении часа «X» ещё более ускорилось.
Правда, возникли осложнения в личной жизни Танцора. Однажды, когда Следопыт, вернувшись с дела, совершенно по-хамски поинтересовался, почему «хозяйка» встречает их не рюмкой водки с солеными груздями и не наваристым борщом, а дистиллированным бульоном из кубиков, она ушла, гневно хлопнув дверью. Сказав перед уходом, что не намерена более жить в этой вонючей оёщаге вместе с двумя оскотинившимися мудозвонами!
Впрочем, на следующее утро она опять лежала в постели рядом с Танцором, перенесенная обратно, вопреки её воле, неведомой силой. И требовала, чтобы Танцор немедленно вез её собирать мухоморы. Когда же из соседней комнаты вышел Следопыт неглиже, она этому крайне изумилась. Изумилась до такой степени, что с огромной силой и высокой точностью метнула свой всесокрушающий ботинок. И он чуть не отсек ухо незваного гостя.
С этого момента уходы Стрелки стали традиционными. Очнувшись рядом с Танцором, увидев Следопыта в трусах, метнув ботинок, она быстро одевалась, путаясь в рукавах, шнурках и застежках, и оскорбленно говорила на пороге, что не намерена более жить в этой вонючей общаге вместе с двумя оскотинившимися педиками!
На следующее утро склока повторялась в точности: с теми же самыми словами, жестами, мимикой.
Танцор был на грани помешательства. Он серьезно опасался, что в одно прекрасное утро не вьщержит этой пытки бесконечностью и пустит себе пулю в лоб. Или задушит Стрелку, которая, в сущности, была ни в чем не виновата.
Лишь Следопыту, который был и моложе, и толстокожей, эти утренние разминки доставляли удовольствие. Ему пришлось по вкусу и уворачиваться от ботинка (тренировка, однако!), и наблюдать обоюдную остервенелость сожителей, радуясь тому, что сам он свободен, как ветер.
Когда седьмое сентября наступило в двадцать третий раз, проселочная дорога привела Танцора и Следопыта на скромный сельский погост, расположенный неподалеку от деревни Скарабеевки.
Моросило. Танцор, облаченный в камуфляжную куртку и брюки из того же материала, крадучись, вслушиваясь и всматриваясь, пробирался меж заросших буйными сорняками могил.
«О себе некогда подумать, где уж там о мертвых», – мелькнуло в его сознании.
Посмотрел на часы. Было 9.40. Вдруг совсем неподалеку кто-то кашлянул. «Маньяк, – понял Танцор, – кому ж ещё тут быть в такое время».
И взвел оба курка.
Сдерживая шумное дыхание, пошел на звук. Метров через двадцать увидел его. Маньяк саперной лопаткой закапывал могилу. Судя по валявшемуся рядом венку, совсем свежую.
Расстояние было небольшое, глаз набитый, рука твердая и привычная к ежедневно исполняемой процедуре. Поэтому выстрелил навскидку, не целясь, дуплетом.
Маньяк свалился в могилу. Судя по раздавшемуся барабанному звуку – прямо на крышку гроба.
Медленно подошел. Прочел валявшуюся табличку. Голова принадлежала Гуськову Сергею Андреевичу, родившемуся 24.07.73 г., умершему 4.09.2001 г. Умершему, судя по заключению патологоанатома Оршанского, от передозировки.
На сей раз перед следователем Хазаряном была поставлена совершенно плевая задача. Мельком взглянув на место преступления, он стремительным коршуном налетел на Скарабеевку и арестовал всех мужчин из рода Гуськовых, способных держать в руках ружье.