- Кого?
- Брата деда! Ты меня слушаешь?
- Конечно! - грести обратно было тяжело, я немного устал, но просить отца подменить меня на веслах не хотел.
- Евгений Максимович Пряхин.
Я замер, подняв весла - капли падали вниз.
- Он был старший майор госбезопасности, участвовал в ликвидации Елецкой группы противника в бригаде войск НКВД. Погиб в начале июля сорок второго года. Посмертно награжден орденом за успешную борьбу с вражеской агентурой и диверсантами. Выдающийся, видимо, был человек, а сведения о нем такие скупые.
Отец даже не заметил моего изумления, или не придал значения - он не мог знать того, что известно мне о... Пряхине. Ведь это был он, вряд ли однофамилец... такого ранга.
- Что с тобой, отдыхаешь? - спросил он.
Жесткий офицер из воспоминаний Звягинцева, сталинский палач и мерзавец - мой родственник? Пусть не прямой, конечно, но всё же... Я снова взялся за весла, греб машинально и молчал, несколько раз порываясь рассказать отцу о дачной находке и удивительной истории, в ней записанной. Но папа снова пересел ко мне спиной и забросил блесну, и я решил, что лучше пока помолчать.
Налетел ветерок, он принес запах сырости, чистоты. Я поднял глаза - с левобережной стороны шли тяжелые тучи, они заволокли небо и нависли тяжелыми свинцовыми подушками над городом, который с исчезновением солнца побледнел, стал мрачным, сероватым. На миг опять всё притихло, и только весла били по воде, поднимались и опускались вниз, словно плывущие дельфины. Глухота обволакивала нашу лодку, но гром и молния вспороли ее. Они всколыхнули водохранилище, будто подняли бурю в огромной ванной.
- Да, чудеса, - сказал отец, сматывая спиннинг. Он обернулся ко мне, думая, как бы помочь мне ускорить ход лодки. Вариантов не было. - Вот какая перемена. Сейчас накроет.
Волны стали бить по бортам, словно бросали в нас камни.
- А я знал, что так будет, - прошептал я, налегая все сильнее.
- И я знал.
- Странно даже, что у тебя клевало.
- Ну так, это же у меня.
Отец по-прежнему сидел спиной, и я видел, как дождь, начавшись тихо и резко усилившись, стучал по голове каплями, и волосы его с сильной проседью вдруг стали чернее, словно благодаря ливню он стал молодеть на фоне равномерного стеклянного звона.
Поежившись от холода, я не переставал грести. Когда причалили, оба мы промокли и замерзли. Я вспомнил, что и раньше, когда с отцом рыбачил в деревне, мы часто попадали в грозу, и возвращались, словно мокрые псы. "Ну и рыбачки!" - говорила в таких случаях мама.
Прибившись к берегу, мы зацепили лодку, побросав в ней всё снаряжение, и бежали, спотыкаясь, по размытой дорожке, ноги с чавканьем вминали траву-повитель.
- Какой тут твой то дом? - папа бежал впереди, и запутался.
- Туда, туда правь! - засмеялся я.
В домике мы вытерлись старой занавеской - ничего подходящего под рукой не нашлось. Глядя на нас со стороны, можно было бы смеяться, а мама, видимо, причитала бы и бранила за то, что засиделись долго, что сами виноваты и теперь можем заболеть.
- У нас там осталось что согреться? - спросил папа.
- Еще бы.
Гроза стихла, дождь стучал равномерно, тихо, словно шептал, звал ко сну.
- Это теперь надолго он зарядил, - сказал папа. Обсохнув, мы сидели на втором этаже, и капли стучали по крыше. - Надо бы за садком сходить.
- Надо, - ответил я, - ты пойдешь?
- Нет, неохота.
- Вот и мне тоже.
Рыбалка - странное занятие, и многие вполне обоснованно не могут понять ее логику. Если мы тратим время и силы ради поимки рыбы, то почему она... совсем не важна в итоге?
Я выключил торшер, и мы лежали с отцом в полной темноте на одной кровати, укрывшись одеялами.
- Спишь? - спросил я.
- Нет...
- А вот скажи, как думаешь, почему бывает, что дети и родители друг друга не понимают?
Папа помолчал, я слушал его хриплое от курения дыхание.
- Всё относительно, сынок, - сказал он. - И от времени зависит. Бывает так, что дети не понимают родителей, или наоборот. Когда ребенок маленький, он не понимает родителей по одной причине, повзрослеет - находит другие.
- Ну а в общем?
- А в общем всё это идет к запоздалому раскаянию. Моего отца нет уже тридцать лет, и знаешь, я во многом, если не во всем, если смог бы повторить, вел бы себя с ним иначе. Это не значит, что у нас были конфликты, совсем даже наоборот. Просто сейчас уже понимаю... а сделать, поменять ничего нельзя.
- Странная штука, - сказал я. - Ладно, давай спать, а то завтра мне на работу ехать.
- Спокойной ночи.
Папа заснул быстро, словно ребенок, а я еще долго смотрел в потолок, слушал дождь, равномерный храп и хриплое посвистывание отца, и думал...
Почему мы все постоянно совершаем какие-то ошибки, большие и малые, словно обречены на них? Вот и религии учат, что человек в силу несовершенства ежеминутно грешит. Христианство предлагает покаяние как выход, но ведь это не избавляет от повтора глупостей. У каждого допущенного промаха всегда найдется объяснение - причинам им незрелость, самоуверенность, тщеславие, нежелание слушать советы. Масса всего. Но в любой случае получается так, что жизнь - всегда неудача?.. Совершить какое-либо действие или промедлить - и то и другое станет ошибкой, просто с какой стороны посмотреть. Считать себя безупречным - ошибка. Считать, что имеешь право на ошибку - тоже. Все ошибаются и платят. Вот Звягинцев, если бы он не помог тогда старику донести книги, то, скорее всего, не попал бы в такой переплёт. В какой-нибудь другой - да, но не в этот. Но отказать пожилому человеку - разве это правильно?
Я повернулся лицом к стене и стал прокручивать в голове те или иные события из своего прошлого, и понял, что всё, до последней минуты, в том числе покупка дома, сегодняшняя рыбалка, чтение чужих записей содержит в разной мере элемент ошибки. Но тогда что же, стоит просто об этом не думать и всё?
Поняв, что не усну, я медленно встал и спустился на первый этаж. Какую бы еще ошибку совершить? Я взял сигарету из пачки отца - она промокла, плохо зажигалась, и я тянул ее, сидя на крылечке. В прохладном воздухе сильно пахло мясным варевом - кто-то из дачников припозднился ужинать. Меня окружали большие и малые детали чужой жизни. Казалось бы, вот мы, живем в городе, спиной друг к другу, но при этом совершенно чужды.
Где начинается чужое? За крыльцом моего дома. Но и он, этот дом, наполнен чужими переживаниями, вещами. И хотя бы это, раз мне не спится, нужно сегодня попробовать исправить.
Я бросил окурок, и, включив на первом этаже свет, стал собирать книги по истории КПСС, кассеты, обрывки и прочий хлам в коробку из-под телевизора. Я подумал - зачем нужно вообще... хранить на даче, в гаражах коробки от телевизора и других приборов, а не выбрасывать их сразу же после покупки? На всякий случай, а мало ли. Так и во всем мы поступаем, а потом жалеем, что жизнь наша наполнена сотнями ненужных связей, предметов, людей...
Закончив с уборкой, я взял в руки тетрадь... Случайно уцелевшая достойная вещь в море ненужного барахла. Тетрадь, а теперь еще и отец поведали мне удивительную историю. Выходит, что я потомок палача, сломавшего судьбу хозяина этой дачи. Если бы я не раскрыл тебя, тетрадь, то и не узнал бы об этом. Прочесть тебя было бы ошибкой, равно как и не открывать вовсе.
Эта мысль вновь и вновь приходила ко мне, словно надоедливый, жадный до крови комар в комнате, злиться на которого и отгонять, в общем-то, было лишено смысла.
- Завтра на работу надо, - сказал я, но понял, что вряд ли усну. А раз так, лучше почитать, чем мучиться в темноте от бессвязных философских мыслей. Тем более, осталось и не так много страниц, так что я успею дочитать воспоминания Звягинцева до рассвета.
12
Подчиненные Пряхина вывели меня из комнаты. Я нелепо перебирал ногами - у меня не было опыта ходить под конвоем. Невольно сутулясь и ежась, я каждый миг ожидал тычка, а то и удара, но меня не трогали. Проходя по коридору и глядя на обои, которые впервые показались мне мрачными, я лишь слегка повернул голову в сторону комнаты, не решался, но потом поборол трусость и крикнул: