Подберезовики шипели, морщинились под сильным жаром. Таня села ближе ко мне:
- Там, дома в Добринке, меня ничто не держит, разве что...
Она не продолжала, и я, снимая грибы и готовясь насадить свежие, ждал, не зная, о чем она будет рассказывать.
- У меня там остался друг детства, Димка. Вот с того возраста, как я в Африку хотела уйти, мы с ним примерно и дружили. Вместе на его педальной машинке катались... Представляешь, нас всегда женихом и невестой называли, а он, даже мальчонкой, к этому спокойно относился, и любые издевки, даже от друзей-одногодок, принимал спокойно, по-мужски. И меня всегда защищал. Он для меня стал как брат, и я не знаю даже, остался ли он в нашем поселке, или уехал... Хотя о чем я говорю таком, прости...
- Нет, нет, я слушаю, - ответил я как можно равнодушнее, но знал, что Таня говорит о важном человеке, которого я невольно воспринимал за врага, за самую лишнюю и противную личность, которая могла бы возникнуть , вломиться к нам, нарушив покой и гармонию тихого вечера.
- Димочка был единственный, кому было не наплевать, что я уезжаю в Воронеж, - продолжала она. - Знаешь, он то злился, то смешно чего-то требовал, а потом падал и клялся в любви.
Я был безучастен, хотя она тихо смеялась.
- Он мне говорил, что лучше остаться, что он постарается найти мне в поселке достойную работу, а когда понял мое настроение, даже порывался ехать со мной...
Сверчки запели. Я жарил грибы, и думал, как можно аккуратно сменить тему.
- А потом он, когда понял, что я не шучу и решила уехать, знаешь что предложил мне? Жениться.
- Представляю, чего уж там, - ответил я еле слышно, сжав зубы. Она прижалась, рассказывая эту историю. Ее колени были так близко, но меня не тянуло их погладить, словно кто-то, юный и дерзкий, встал смеющейся тенью между нами. Что-то оборвалось во мне после упоминания об этом Диме, и понял я: не станет девушка, находясь рядом с человеком, которой ей интересен, вот так, в лицо поминать другого. Но, с иной стороны, а ты что хотел, разве важно ей, о чем ты мечтал все это время? Возьми-ка лучше эти мечты в кулак, и спрячь поглубже. Девочке посочувствуй. Жареными грибами угости. Выслушай. И постарайся понять.
Таня словно угадали мое смятение:
- Знаешь, я думаю, прошлое все же не стоит тянуть за собой, оно, как тяжелый багаж, который уже не пригодится и только мешает. И хотя там, во вчерашнем дне, много яркого и дорогого, от него лучше уйти. Я об этом много думала, и приняла решение уехать в Воронеж и поступать в университет.
- Все правильно, - ответил я и протянул Тане темные, немного обугленные грибы.
- А он звонит? - зачем-то спросил я.
- Кто?
- Друг твой.
- Так изредка. А что?
- Ничего.
Совсем стемнело, стало холодно, и я укрыл плечи Тани плащ-палаткой и снова сел рядом. На небе, словно веснушки, постепенно выступали звезды. Огромное ночное небо будто улыбалось, глядя на нас.
- Не помню, говорил ли тебе, а я ведь нашел вторую тетрадь с продолжением воспоминаний, совсем случайно.
- Вот видишь, а сам ведь не верил.
- Да, не верил. Там уже совсем другая история началась. Но я сейчас о другом подумал. Чтобы понять теорию Карла Эрдмана о единстве космоса, даже не нужно вдаваться в какие-то мудрствования. Достаточно просто посмотреть на небо летней ночью, увидеть его порядок и совершенство. Поняв его, расхочется совершать дурные поступки. В космосе нет ничего лишнего, и все в нем живо, подчинено общей цели. Звезды - это огненные матери, а планеты - их дети. Управляет ими закон любви, и именно любовь дарит жизнь.
Таня положила мне голову на плечо и слушала:
- Космос учит нас законам любви, вниманию друг к другу, жертвенности. Когда на звезде, то есть, на одном из тысяч вселенских солнц, наступает долгожданное время Весны, она отдает свои силы, чтобы родить планеты. И точно также должны жить и мы.
В кармане завибрировал телефон, зазвучала мелодия, которая разрушила наш мир. Кто бы ни звонил, я готов был проклясть этого человека на всех языках. Таня поднялась, а затем скрылась в темноте.
Мое лицо стало красным от злости, когда я увидел, что звонит редактор Юля. В выходной день, да еще в половине одиннадцатого вечера! Хочешь дать задание? Сейчас услышит, что я об этом думаю, хорошо, что Таня отошла и не узнает, как крепко я умею ругаться.
- Слушаю! - выдавил я.
- Сережа, привет, прости что так поздно! Ты можешь говорить? - голос показался взволнованным и подавленным, будто за минуту до звонка Юля плакала.
- Могу, что случилось?
- Сережа, представляешь, какая беда произошла! - она помолчала, я подумал, прервалась связь. - Алло, ты слышишь?
- Да!
- Витя Малуха погиб. Из окна выбросился, два часа назад примерно это произошло. Как он мог, почему...
"Позарез нужны две тысячи рублей, а лучше три. Срочно, кровь из носу, старик", - в моей памяти далеким эхом прозвучали слова нашего последнего разговора с ним.
- Родители в шоке, они ничего понять не могут, я была сейчас там, видела их, - продолжала Юля. - И никто ничего объяснить не может. У него ни девушки, ни друзей ведь не было, жил скрытно. Ты в редакции с ним больше других общался, может быть, замечал какие-то странности?
- Нет, - ответил я. Мне хотелось кричать - так было горько, страшно и стыдно.
- Завтра нам нужно всем собраться в редакции, все обсудить, - сказала Юля. - Лучше утром.
Я объяснил, почему не смогу попасть.
- Будь осторожней, береги себя, - сказала она. - Я в редакции весь день буду, наверное, хоть и воскресенье. Так что заезжай в любое время, поговорим.
- Хорошо, - ответил я и попрощался.
Таня вернулась:
- Что-то случилось?
Я еле-еле кивнул и опустил голову, сжав кулаки. Видя мое состояние, она сказала:
- Я, наверное, пойду в машину, спать хочется.
- Конечно иди, - я свернул плащ-палатку и протянул ей. Таня ушла, включила свет в салоне, и я видел, как она, укутываясь в брезент, взяла куклу. Я лег у костра прямо на траву, смотрел на огонь и не мог сдержать слез.
- Негодяй, - хрипел я. - Какой же я все-таки... А еще девчонке вот заливал про космос и взаимопомощь, жертвенность, а сам поступил с человеком, как последний гад.
Не сразу, но я впал в затяжной липкий сон, мелькали какие-то дороги, тропинки, лица, куклы и иной бред. Позже я увидел Витю, из его ушей сочилась кровь, и он стонал, корчась в неестественной позе на асфальте. Потом я увидел его живым, он будто подошел к костру с другой стороны и стал дуть на огонь. Я смотрел на него, тяжело дыша, и даже во сне хотел показаться спящим - всё от стыда перед ним. Витя подложил дров, потом отвернулся, и на фоне синевы пруда и блеска луны он расправил бирюзовые, усыпанные звездами крылья. Малуха повернул ко мне голову, слегка улыбнулся и подмигнул. Он улетел в вечность, так ничего и не сказав.
Я очнулся на заре, ежась от холода. Ныло все тело, и особенно - голова. Костер давно прогорел, над прудом поднялась дымка. Вода будто закипала, как в большом котле. Я подошел к машине - окна покрылись плотной белой пленкой, и я подумал, холодно ли было спать Тане, не заболеет ли? Про себя не хотел и думать, я заслужил за свою черствость и лицемерие надолго слечь в постель. Подбросил дров, я стал смотреть, как медленно восходит солнце, и ждал друга.
Коля не задержался - его большой и черный "универсал", похожий на похоронную машину, свернул с дороги и спустился к моей машине. Таня еще не проснулась. Редин, как всегда, был слегка небрит и весел. Поздоровавшись, он сразу стал хохмить про меня и поломку, по-разному склоняя село Хренищи. Больше всего, похоже, он хотел увидеть мою "спящую красавицу". Я не мог разделить его радости, голова стала болеть еще сильнее, но я искренне был благодарен ему - Коля не подвел, и это стало самой хорошей новостью начинающегося дня.
Я деликатно разбудил Таню, постучав в окно. Она напоминала помятого медвежонка, и в другой ситуации я бы посмеялся, сказав ей что-то веселое. Девушка, положив куклу на скомканный брезент, поздоровалась с Колей, не глядя на него, и пошла к реке умываться.