Старец нагнулся, взял в ладони мои руки, сжавшие пучок травы. Мгновение - и он повалился рядом, и не сводил глаз с моих дрожащих пальцев. Я не понимал, что так озадачило его. Я тоже посмотрел - на сочном стебельке, аккуратно перебирая лапками, на мой указательный палец села и замерла божья коровка.
- Пусти-ка ее вон туда, на зелень, пусть себе попасется, - сказал он.
Я как мог бережно опустил ладони, будто они были огромным плотом, помогающим насекомому с алыми в черных точках крыльями перебраться на безопасную землю. И удивился - божья коровка, лишь завидев травинку, перебралась на нее и замерла, а старец опустил к ней, прильнул лицом, губами, и, казалось, улыбался, говоря что-то на странном языке.
Почему же я сразу стал называть его старцем? Удивительно и то, как я потом узнал, что и другие называли его только так. Он не выглядел изнеможенным и немощным. Оказалось, персонал больницы любил и уважал Афанасия, да и он сам обращался ко всем на "вы", а к женщинам - "мама", стараясь поддержать теплым словом или помочь. Хотя с некоторыми мог быть резок. Даже Кощей старался держаться с ним холодно и отстраненно. Сдается мне теперь, что старец сказал ему что-то, после чего тот долго не мог прийти в себя, а потом просто спрятался от него в трусливой злобе. Но это только догадки.
В тот летний день мы еще долго сидели, прижавшись спинами к раскидистой липе. Ни о чем не говорили - просто слушали птиц, шум ветра в больших, как паруса, листьях. Рядом с этим человеком мне казалось, что я начал различать звуки, неведомые мне ранее - скрип лапок кузнечика в прыжке, тихое движение мохнатого тела гусеницы, призывные звуки сотен муравьев в их похожем на церковь большом домике.
Я был не одинок под нашим деревом. Именно нашим. Потом, когда приходил к нему один, я называл его только так. Также я понял, что старец Афанасий собирал спички и прочий мусор не просто так. Он часто вручал больным, врачам, или посетителям колонии эти огрызки, говоря при этом что-то загадочное, сложное, но при этом пророческое. Старец не говорил что-то конкретное о будущем, и не обличал грехи напрямую, а был иносказателен. И он всегда угадывал, что было на сердце у людей. Но стоило только попросить его рассказать о чем-то подробней и конкретней, он всегда отвечал:
- Ищите родственность между предметами, привыкайте решать задачи.
Порой он как бы невзначай отвечал на мысли, говорил о том, что было на душе. В редких случаях он ясными словами предупреждал о каком-то событии или возможной беде. При этом старец со всеми был приветлив, словоохотлив, доброжелателен. Мне же старец не сказал ничего мистического, пророческого. Я лишь ощущал тепло от его присутствия, как от солнца, и он отдавал мне силу, помогая прийти в себя, вернее, вернуться к себе самому. Иногда мне становилось страшно, ужас налетал на меня, словно шквалистый ветер, и тогда старик, словно все чувствуя, странным образом находил меня, и ничего не говорил, а лишь смотрел и улыбался, будто лечил меня одним только взглядом.
Помню, как в один из дней ко мне подошел врач Лосев и стал что-то спрашивать о здоровье, и я захотел узнать от него про старца:
- Он очень хороший человек, - ответил молодой доктор. - Раньше таких в народе называли юродивыми или провидцами, их не трогали, а наоборот, почитали. Из тех материалов, что есть у нас на него, я знаю, что он из Орла. Откуда родом - неизвестно, в этом городе он появился внезапно в годы гражданской войны, стал жить на колокольне. Было ему тогда лет тридцать, и никто не знает, что было с ним раньше, откуда пришел. Но сдается мне, что странным он был не от рождения. Когда его увидели на колокольне, он был босым и легко одетым, хотя время было зимнее. С высоты он сходил только лишь для того, чтобы попросить на пропитание. Слух об этом странном человеке дошел до местного священника, и он попросил подыскать среди верующих того, кто готов приютить блаженного.
- Неужели нашли? - спросил я, слабо веря.
- Да, его взяла на поруки одинокая женщина. И он сразу стал у нее чудить, в первый же день принес в комнату ведро воды и стал плескаться, как гусь, все полы вымочил. Потом он стал бродить, собирать склянки, как делает и сейчас. Часто его видели бегущим по дороге с метлой, разметал так, что пыль столбом стояла, и кричал: "Кайся, окаянный грешник!" В картуз любил перья вставлять. Кстати, у старца хороший музыкальный слух, умеет играть на скрипке и на гитаре, к нему часто наш местный учитель музыки ходит, Мешковский. Говорит, что у Афанасия редкое дарование, он мог бы вполне играть если не в оркестре, то в ансамбле уж точно.
Я поднял глаза - в безоблачном небе над колонией кружилась стая голубей.
- Да, иногда он вскользь упоминает Варшавскую консерваторию и драгунский полк, но как это с ним связано, не уточняет, - продолжал Лосев. - Афанасий не ест мяса и особенно терпеть не может яйца, говоря: "Трупы не кушаю". Однажды был случай, когда он случайно наступил на гнездо и раздавил яички, сильно потом переживал. Странностей хватает. Например, от ржаного хлеба тоже отказывается, хотя с начала войны никакого другого у нас просто нет, да и с черным, сам знаешь, какие проблемы. Вообще ест он странно, мы на него поначалу ругались за это, но потом привыкли. Любит, когда ему "суп" подают - он так сырую воду с солью и капустным листом называет. Вместо хлеба возьмет картофелину, и давай уплетать с аппетитом. Если есть сахар - может и его в свою бурду подсыпать.
- Сюда за все эти странности и попал? - спросил я.
- Да вовсе нет, - ответил врач. Мимо нас прошел художник Яша, улыбаясь, и Лосев молчал, пока тот не скрылся за деревьями. - Дело в том, что Афанасия в народе стали почитать за провидца, и много женщин за ним ходило. И не только о будущем, о жизни у него спрашивали, но вообще по любому вопросу советовались, а его ответы принимали как высшую истину. Например, стоит ли вступать в колхоз, интересовались. А старик им в ответ, нет, мол, держитесь своего двора и хозяйства, ничего хорошего в объединении нет, пойдешь в колхоз - свое потеряешь. Конечно, об этом довольно быстро доложили местному руководству.
Я подумал, что в наших со старцем Афанасием судьбах есть что-то общее. Лосев продолжал:
- Сначала его в камере держали, хотели повесить на него участие в церковно-монархической группе, или что-то подобное. Странно, но ничего доказать не удалось, и его просто отпустили, но ненадолго. Его довольно быстро забрали в психиатрическую лечебницу там, в Орле. Да вот беда - старухи-поклонницы стали к нему каждый день ходить толпами. Вот и приняли решение перевести его к нам, чтоб подальше от его, так сказать, паствы. Но бабушки и сюда к нам едут, я стараюсь не препятствовать, хотя Беглых настроен иначе. Старухи много добра привозят, еды, а Афанасий все больным раздает. Но Беглых неистов - он ведь и его, и тебя считает врагами советской власти.
"Да уж, этот Кощей проклятый", - подумал я, но сказал другое:
- Какой идейный врач Беглых, молодец.
- Да уж, - ответил Лосев, прекрасно зная мои мысли.
- Из Орла в Орловку, есть в этом каламбуре что-то интересное, - сказал я.
- Говорят, что он все свои мытарства по психбольницам предсказал, даже где и сколько находиться будет. Правда, общаясь со мной, он никогда не пророчествует и великих истин не произносит.
- Почему же он все-таки ходит и мусор подбирает? - я размышлял вслух.
- Думаю, он так по-своему молится, - ответил врач. - Про огарки спичек я его как-то раз спросил. Афанасий ответил, что нужно брать их десять, связать ниткой. Я не понял, зачем, а он только посмеялся. Кто знает, может, он десять заповедей имел ввиду, или еще что-то, не разобрать. Люди верят, что он с помощью огарков определяет судьбу.