- Сами в это верите?
- Я - врач. Мое дело - лечить, помогать людям, а не верить небылицам и предрассудкам.
К нам подошел один из больных, его звали Толя. Он был сухой, усталый, но с необычайно подвижными и нездоровыми глазами, из которых, казалось, вот-вот полетят искры:
- Мне нужно электричество, еще вода очень нужна.
- Зачем, Анатолий Васильевич? - спросил Лосев.
- Чтобы подключиться! - ответил тот. - Разве не видите, у меня из живота идут провода, там у меня внутри протонная орбита, а еще магнит, который управляет мыслью. И глазами тоже. Я глазами фотографировать умею, но без воды и тока ничего не получается.
- Анатолий Васильевич, есть еще один вариант, как решить эту проблему, - ответил врач. - Сходите к медсестре, она даст вам лекарство. И оно поможет.
- Точно?
- Не сомневайтесь!
- А вообще я знаете кто? - не отставал больной. - Я - великий архитектор, и скоро обязательно построю дворец в честь Ленина! Мне для этого наденут на голову повязку с алмазами, и я соединю атомную силу с силой своей мысли. Мне это нетрудно. Я ведь окончил много институтов, шестьдесят три научные школы прошел. Я писатель, художник, артист, а еще токарь и сварщик, плотник, я могу заработать миллион за секунду. Но не это главное! Я вот могу палец поднять и им закрыть землю!
- Не надо этого делать, прошу вас! - ответил Лосев. - Лучше сходите к медсестре, она поможет!
- Да, пойду. Надеюсь, что все хорошо будет. А то ведь за мной следят уже четырнадцать лет, и сюда тоже пробираются, такие в капюшонах ходят, наверняка ведь их видели? Это враги оттуда! Они не хотят, чтобы я хрустальный дворец Ленину строил. Но ничего! Они ведь не знают, что у меня есть защита от них: два волшебных карандаша!
Пациенты любили врача Лосева, и он мог невозмутимо и долго выслушивать даже подобную бессвязную речь. Более того, ему удавалось в какой-то мере понимать, что говорит больной, строить с ним диалог, пытаясь вывести на хороший лад и лечение. И хотя врач был молод и ему в чем-то тогда не хватало опыта и знаний, но у него было главное - он считал больных личностями, которым просто нужна помощь. Это он подчеркивал. И даже когда одна умалишенная кричала на него:
- Мама моя русская, уйди к черту!
Лосев оставался спокоен, уверен и все также почтителен. Он понимал, что гнусную брань на него сыпет не сам человек, это ругается болезнь. Алексей Лосев верил, что наука в новом веке достигнет таких высот, что станет возможным вылечить самых безнадежных пациентов. Но при этом никогда, ни в какие времена не будет такого, что болезнь уйдет только с помощью лекарств. Всегда будет требоваться врач - как друг, помощник, как самый близкий для больного человек, помогающий ему выкарабкаться из беды. Помню, как в конце лета сорок первого в больнице проходила какая-то врачебная конференция, прямо в парке под открытым небом, и я слушал, как Лосев с восхищением вещал о достижениях науки, небывалом скачке советской медицины под руководством Сталина.
- С тьмой и предрассудками прошлого наконец-то покончено, - Лосев стоял на трибуне, казалось, графин с водой вот-вот закипит и лопнет от его пронзительной речи. - Наша советская наука, коммунистическая мораль определяют четко, что психическое расстройство - это не отдельное проявление сторон характера. Больные люди - это личности, которые по самым разным причинам не смогли встроиться в условия жизни, разрешить внутренние проблемы, конфликты и противоречия. В конечном итоге чудовищное расхождение их представлений о мире и том, что мир являет собой на самом деле, приводит к трагедии. У больных иное строение чувств, мышления, поведения, они выходят за рамки культурных убеждений и порядков, но это ничего не меняет - они такие же граждане нашей советской страны, как и все остальные. Мы должны помочь им. И мы им поможем!
Помню, раздались аплодисменты, и я заметил, что не аплодировал и ухмылялся лишь один человек - Василий Беглых, он же Кощей. И тогда я понял, что никакие достижения в технике и лекарства не помогут исправить души тех, кто прогнил насквозь и болел нравственно, выбрав для себя путь хозяина и мучителя.
Кстати, Кощей не раз издевался надо мной, направляя на какие-то унизительные работы. Мог заставить почистить мешок картошки, или принести сто ведер воды, подчеркивая, что это - особая форма трудотерапии. Конечно, на это обращал внимание Лосев, но не все было в его силах. Я повторю, Мишенька, что вообще плохо понимал тогда, и уж тем более не вспомню сейчас, кто из них занимал какую должность в больничной иерархии. Ведь я едва мог разобраться в своем внутреннем мире, который больше всего напоминал старый дом с обвалившейся крышей.
Впрочем, Миша, я опять отвлекся и ушел в сторону. Нас тогда старались не тревожить и ни во что не посвящать, но правду не удавалось скрыть даже в стенах колонии - немцы шли по стране напролом, приближаясь к нам. Правду уже было не скрыть, но нам говорили, что советские бойцы стоят насмерть, и фашист не пройдет, скоро будет остановлен и отброшен, а затем и вовсе разбит и задушен у себя в логове. Я не особенно верил. Помню, как полоумная Зоя, та, что все время материала Лосева, кричала:
- Вот ждите, скоро придут и порвут всех к чертям, мать моя русская! Никто не спасется!
От ее слов даже те, кто был недвижим, приходили в неистовство и кричали. Всех утешал старец Афанасий. Помню, как встретил его в столовой, где он хлебал свой "суп" с капустным листом, и, глядя на висящий на шее будильник, спросил:
- Что ждать? Враги победят? И что тогда?
- Какие враги? - удивился он. - Да они у нас в гостях, как придут, так и уйдут себе.
И другим, отвечая на подобные вопросы, он обычно говорил:
- Сапоги уйдут, лапти придут.
И это все, что мы могли тогда знать о войне. Лето сорок первого года запомнилось теплыми вечерами, когда приходил учитель музыки Мешковский, и они вместе с Афанасием давали концерты, старец играл на скрипке, а сельский педагог - на баяне. Однажды я не выдержал, и попросил у Мешковского инструмент. Не сразу, но руки вспомнили, и я стал наяривать "Красных кавалеристов". Может быть, часто попадал мимо нот, во всяком случае, учитель отчего-то морщился, а потом быстро попросил отдать ему инструмент.
Кощею тогда не удалось запретить эти концерты, потому что опеку над ними взял Лосев, заявив о развитии нового направления - музыкальной терапии. Он даже плакат красный подготовил с какой-то цитатой Ленина насчет силы искусства, и растянул между деревьями, под которыми играли два музыканта.
Я не столько слушал музыку, сколько смотрел на старца, привычно прижавшись спиной к шершавому стволу липы. Он плавно водил смычком, и я улетал куда-то, становясь легким, прозрачным, свободным от всего на свете. Именно эти два человека - врач Лосев и блаженный Афанасий, помогли мне преодолеть внутреннюю боль и вновь стать собой.
Впрочем, не только они. Была еще и медсестра, Елизавета Львовна. Она была совсем юной девушкой, самым милым созданием в нашей угрюмой и глухой клинике. Милая сестричка Лиза с ребенком на руках...
7
Я вздохнул, отвлекшись от тетради. Лодка с опущенными, а точнее попросту брошенными веслами, без груза отнесла меня далеко, я даже не узнавал мест. Было в этом что-то новое, необычное. Я был совершенно один среди легких ветров и свежего дыхания воды. Никаких удочек, никаких целей - только я и огромное пространство воды.
Волны плавно набегали и разбивались о борта. Я замер, слушая их ровные, будто шепчущие о чем-то удары, смотрел на светло-зеленую пену и водоросли, что набились на весла. Вода окружила меня со всех сторон и просто молчала, показывая тем самым, что готова побыть со мной, узнать о том, что наболело, и тихо помочь. Воды были со мной, молчали и грустили, дышали вместе...
Решил лечь на дно лодки, сложив руки за головой, и просто смотрел на небо. Мне нравилось, что плыву без цели и ориентиров. Я понимал, что теперь мне не нужно никуда спешить. Смотрел и смотрел в синеву, слушал удары волн, меня качало тихо и хорошо, словно я укрылся в колыбели.