Раз ты дошел до этих строк, значит, эта самая писанина все же не кажется тебе слишком заунывной, скучной и пустой. К сожалению, получается так, что ты от страницы к странице узнаешь горькую правду обо мне. Я стал очевидцем многих событий, но на самом деле мне нечем особенно похвалиться перед тобой. Ты и так это уже понял. Но я счастлив, что в моей жизни были философ Карл Эрдман, врач Алексей Лосев, старец Афанасий... и медсестра Лиза.
В колонии время текло медленно, и каждый день напоминал предыдущий. Когда Кощей мучал меня инсулинотерапией, я и вовсе терял ощущение времени, оно растворялось, как и я сам. Потом были дни моего возвращения к себе, о чем я уже написал. Время шло, увядали листья в парке, аллеи стали золотыми. Если раньше начинался дождь, то я не спешил укрыться, а все также сидел под липой и слушал его равномерный шум. Теперь же дожди стали затяжными и холодными. Странно, но тогда я, как ребенок, будто снова учился жить и открывал простейшие законы природы. Они казались мне новыми, неизведанными. Потом пришла зима, наступила весна, и опять было лето. Находясь в лечебнице, я чувствовал, как она давит и меняет меня. Я бы никогда не смог воскреснуть для новой жизни, если бы не чувство - большое, живое и крепкое, которое внезапно пришло ко мне, схватив и подняв к небу душу.
Сейчас я пытаюсь вспомнить взгляд медсестры Лизы. Это и радостно, и больно одновременно. Впервые мы встретились в конце мая сорок второго года. Тогда минул ровно год моей изоляции от мира. За все это время у меня не было ни одного посетителя - или никого не пускали по указке из органов, или, что скорее всего, у меня просто никого и не осталось. Родители были где-то далеко, как я думал, надеясь только на то, что они живы. А что касается друзей, знакомых, они уже давно вычеркнули мое имя из памяти. И понимание этого, конечно, угнетало меня. Там, в мире за стенами больницы, я давно для всех умер. То, что я нахожусь здесь равносильно тому, если бы я просто утонул тогда в реке. Какой-то я решил поговорить с Лосевым, задать самый непростой для меня вопрос -а есть ли вообще какие-либо сроки у моего лечения, а значит и шанс, что я покину когда-нибудь стены колонии? Алексей Сергеевич сочувственно вздохнул - мы с ним никогда не говорили об этом, но, видимо, он хорошо знал, кто распорядился упрятать меня здесь. Поэтому и ответа на мой вопрос у него не было. Он также знал и том, что Кощей с курсом инсулинотерапии пытался превратить меня в ничтожество, аморфное существо, и каким-то образом Лосев сумел ему помешать. г помешать этому.
Минула холодная снежная зима, она запоминалась тем, что все время хотелось есть - с каждым новым днем войны пайки на больных урезались. Это, конечно, можно было понять, но нелегко пережить. Не помню точно, в это ли самое время, или уже ближе к весне, к нам в колонию стали поступать раненые советские солдаты. Враг был уже на подступах, и солдаты рассказывали нам, что немцы, похоже, пока отказались от идеи взять Москву и устремили все силы на юг. Однако на пути к волжскому городу был наш Воронеж, а это значит, что они неминуемо придут сюда. Я сдружился тогда с лейтенантом Ворониным, это был парень моих лет. Понимая, что мне нечего терять, я открылся ему во всем, рассказав, как и почему попал сюда. Он был весельчак, балагур, хотя положение его вряд ли могло вызвать смех - ему ампутировали ногу. И еще Воронин всем сердцем ненавидел немцев. Именно сам народ, он не делил их на злых захватчиков и хороших мирных одураченных людей, считая, что виноваты все, и всех надо наказать. Поэтому на мой рассказ он отреагировал странными словами:
- Да тебя не в лечебнице надо держать, а орден дать! Надо же, какая отличная операция, в ходе которой уничтожили целую группу немцев. Надо было их всех перебить вообще!
- Но это же до войны было, речь идет о...
- Не говори глупостей, Звягинцев. Хороших немцев не бывает. Только мертвые они хорошие.
Воронин говорил это искреннее. За ним и за другими госпитализированными воинами ухаживал персонал психиатрической клиники. Также вместе с ранеными появились и новые лица, среди них - как раз Елизавета Львовна. Это была чудная тихая девушка с грудным ребенком на руках. Малыша звали Марк. Он был шумный, требовательный, но и персонал, и пациенты улыбались, лишь только видели молодую маму с ребенком. Поначалу она пугалась больных, но потом стала привыкать. Старец Афанасий очаровал ее так, что она позволяла ему нянчить Марка, удивляясь при этом, как быстро ребенок успокаивается и засыпает на руках, трогая ладошками будильник на шее блаженного, как блестящую погремушку.
Трудно сказать, кто был отцом чудного ребенка. Скорее всего, юный воин, сражавшийся где-то на фронтах. Его наверняка призвали до рождения сына, и он никогда не видел Марка, а только представлял, как он выглядит. Если, конечно, этот солдат до сих пор жив. Эта мысль была гадкой, но я почему-то сразу стал представлять себе, что Лиза осталась одна с ребенком на руках, нуждается в поддержке и защите. Что таить - я с первой минуты крепко полюбил ее, и это чувство помогало мне выживать и сохранять рассудок, что было сложнее всего.
Помню, в первые дни лета сорок второго года я пришел, как обычно, отдохнуть в тени любимой липы. На скамеечке, где обычно сидели два пожилых пациента с расстройством памяти, почему-то были не они, а сестра Лиза с ребенком. Она кормила Марка грудью, не замечая меня. И я смотрел, не в силах оторвать глаз, и странная жгучая сила наполняла меня, будто не грудной малыш, а я напивался из женского родника.
Ее грудь была белой и нежной. Марк причмокивал и урчал, закрыв глаза. Я краснел от неловкости, но чувствовал, что и от нее, и от крепкого ствола дерева, от сочной травы и бескрайнего неба - со всех сторон я получал то, что называется энергией жизни. Боюсь, Мишенька, тебе будет не совсем легко понять то, о чем я говорю, просто через это надо пройти. Увидеть Лизу с ребенком, так откровенно и близко, для меня было сродни тому, как если долго пролежать на дне колодца, а потом с трудом подняться по срубу, вдохнуть свежего воздуха и ощутить на лице горячие лучи солнца. Она была этим светом. Молодая, красивая мама, символ жизни, победы над злом, которое тучами неслось к нам. Видя ее, я не верил, что завтра может случиться что-то плохое. Нет, на небе есть высшие силы, вестники Весны, и они помогут повернуть все вспять. Да и неважно это все, только она одна, Лиза, важна теперь. И Марк - просто чудо, он будет нашим мальчиком, решил я. Он обязательно будет самым счастливым человеком на земле, я сделаю все для этого.
Мне хотелось, чтобы этот миг, пока она кормит ребенка и не замечает меня, длился вечно. Я улыбался. Ноги затекли, и я невольно пошевелился. Лиза вздрогнула, резко подняла взгляд и увидела меня, скрытого в листве. Мы лишь на миг встретились глазами. Ее были чистыми, хорошими, но вмиг они изменились, наполнившись ужасом. Ее милое лицо искривилось, и Лиза, вскочив, крикнула так пронзительно, что на миг замерла жизнь во всех корпусах больницы. В тот же миг проснулся Марк и заголосил еще громче. Я вскочил, словно поднятый из засады зверек, и помчался прочь в другую сторону. Бежал что было сил, упал на траву, и, сжав ее, резал острыми стеблями ладони и плакал.
Да она же испугалась меня, потому что я - больной!
Затаившийся больной в тени дерева, что может быть хуже?
Ведь она наверняка подумала, что я замыслил против нее что-то плохое. А я... просто любил. Но как теперь быть? Она станет избегать меня, и вполне понятно, почему. Между нами неминуемо и всегда будет пропасть. Что же такое, что же? Меня трясло. Я знал, что, если больше не увижу Лизу, если она станет бояться и избегать меня, то я просто сгину, или сам наложу на себя руки в этой проклятой колонии. Только она держала меня на плаву жизни, сама того не зная. И понимание этого было хуже всего.
Бедная, бедная девочка, медсестричка, испугалась меня. Она совсем не готова к работе в психиатрической клинике. Здесь, конечно, хватает странных и опасных людей, но это же ко мне не относится... Как же ей будет тяжело здесь, жить с ребенком на руках, вокруг больных, дожидаясь неизбежного - прихода немцев. Я попытался представить мир ее глазами, и ужаснулся. Особенно вообразив, как страшно находиться в самом беззащитном положении - с малышом у груди, и увидеть довольно молодого пациента, который не сводит с тебя глаз...