И все же больница - это не большой город, где люди могут потеряться. Мы еще не раз пересекались с Елизаветой, и, конечно же, она меня сторонилась, краснела и отводила глаза. Ей было неприятно, что я видел ее тогда. Так что я, Мишенька, так ни разу с ней и не заговорил, ничего не объяснил, хотя и любил с каждым днем только сильнее. И очень ревновал и к лейтенанту Воронину, на которого Лиза всегда смотрела, как на героя, и даже к старцу Афанасию, который стал для Марка и Лизы пусть потешным, но все же добрым и ласковым дедушкой. Он смотрел на них, улыбаясь, но я почему-то еще тогда заметил в глазах Афанасия тоску и даже слезы...
Тогда я полюбил по-настоящему. И настоящей моей радостью стало то, что концерты старца Афанасия и учителя музыки Мешковского вновь возродились. Завсегдатаями на них были лейтенант Воронин и Лица с Марком. Медсестра заметила, что игра на скрипке благотворно влияет на ребенка, да и блаженный как-то особенно старался в эти минуты, словно играл для ангела. Потом я любил остаться вдвоем с Ворониным. Он сидел на траве, вытянув единственную ногу. Грустил, умиротворенный музыкой. Несколько раз я порывался попросить его поговорить с Лизой, чтобы он объяснил ей, что я вовсе не больной, и жалею, что оказался тогда в той глупой ситуации и готов извиниться. Но всего этого я ему, конечно, не сказал.
- Вот кончится скоро война, погуляем тогда, - любить он подбодрить людей, в том числе и меня.
- Ты-то да, а вот мне что война, что мир, быть здесь, - прошептал я.
- Не скажи. А вот хочешь, я письмо напишу командиру нашей части, что, мол, есть в больнице такой хлопец, молодой и крепкий, без ранений, не то что я. Что скажешь?
Я не знал, шутит он или нет, но Воронин говорил спокойно и с улыбкой:
- Ты на фронте нужен, Звягинцев. Не знаю, какие там за тобой до войны грешки водились, это сейчас все до времени забыть надо. Так что если ты не трус, а настоящий товарищ, так давай добро на мое письмо. Что, по рукам?
Я ответил согласием. Воронин помолчал, и затем я понял, что идея эта пришла к нему не вчера:
- Знаешь, я с Лосевым об этом уже говорил. Если будет распоряжение, тебя со справкой на передовую, конечно, не пустят. Но вот служить в тыловых частях, в обозе сможешь. Сейчас это не менее важно.
Об этом разговоре я вначале и забыл вовсе, не думая, что лейтенант - такой же парнишка моего возраста, сможет хоть что-то исправить в грубом мире, где к тому же шла такая война. Поэтому я просто грустил, слушая скрипичную трель старца Афанасия и не понимая, почему все в моей жизни идет так криво и трудно, будто не Воронин, а я обречен идти напролом бедам на одной ноге...
9
Я не заметил, как уснул, и будто мои обрывочные видения и история, описанная в тетради, стали единым целым. Но потом была лишь тьма, долгая глухая пропасть - уставшее тело требовало мозг отключиться. Я выключился, словно телефон, которому срочно нужна была полная перезарядка аккумулятора, и открыл глаза, когда солнце еще не взошло. Сколько ни пытался уснуть - не получалось. Вспоминая строки из тетради, я пытался понять, почему же все-таки именно я читаю их, случайно это, или нет. Стоит ли мне чему-то поучиться, сделать выводы? Я поднялся, и сидел, скрестив ноги, словно погружаясь в медитацию. Но в таком положении мысли прекращались, и просто хотелось замереть и слушать предрассветные звуки. Не знаю, как много прошло времени, но начались звонки, и я с удивлением вспомнил, что сегодня - понедельник, а значит, надо быть на работе. Никогда раньше со мной такого не случалось.
Я был рад, что звонили не с работы, и потому стал спешно собираться. Я представлял, как вбегу в редакцию, отдышусь, и буду медленно подыскивать темы для новостей, а пустой стол с портретом Вити будет все время отвлекать меня. Этот портрет, а также свечи и цветы постоят немного, потом их уберут. Мертвые не нужны живым, и про Витю скоро забудут. Найдется какая-нибудь девочка, которую посадят прямо со студенческой скамьи на его место. Она уберет статуэтку Будды и гильзу с карандашами, заменив ее на глянцевый журнал, косметику или что-то подобное. Мне вспомнился сон в лодке, и я подумал, что если на том свете правда все так, то стоит только порадоваться за Малуху, он ушел куда-то далеко, и его больше уже ничто не волнует.
На работу я решил взять тетрадь Звягинцева. В ней осталось не так много страниц, так что финал истории близок. Сегодня Юля, скорее всего, не будет ходить за нашими спинами, суетиться и требовать новых материалов. А значит, у меня появится время. Мне хотелось побыстрее почитать историю, и сразу же позвонить внуку Михаилу, чтобы передать тетради. Я и так слишком затянул с этим, да и от моего небрежного отношения записи сильно потрепались. С другой стороны, благодаря мне эти воспоминания сохранились, и я собрал обе тетради вместе. Теперь, как только дойду до конца, я с чистой совестью передам эти сокровища настоящему их наследнику. Пусть тоже читает, вдумывается. Может быть, он многое поймет и станет по-иному ценить жизнь, близких людей.
В редакции все было именно так, как я и предполагал. Все были молчаливы, никто не шутил. Самая молоденькая наша сотрудница Саша старалась что-то написать, но все время всхлипывала. И я подумал, что слезы вызваны не сожалением о человеке, а испугом от внезапности его кончины. Сашу поразило то, что Малуха исчез внезапно, осознание, что и с ней может произойти подобное, устрашало ее. Если бы Витя уволился, скатился бы на дно и там тихо и незаметно ушел из жизни в угаре, не было бы слез вообще.
Грустная Юля, плачущая Саша, девушки... Да, теперь я осознал, что с уходом Вити остался единственным мужчиной в редакции. И я понимал, что время бьет в глаза своей правдой, что все мы просто стоим на очереди у смерти, одни уйдут рано и внезапно, другие позже. Впрочем, я скомкал эти мысли и выбросил, как ненужную грязную бумажку. Не стоит об этом вообще думать.
Жаль, что урок с уходом Вити Малухи ничему не научит, в том числе и меня. Честно, я вообще не замечал, чтобы у людей происходил серьезный сдвиг в характере, поведении под влиянием чего бы то ни было. Людей трудно менять. Глупцы не умнеют, негодяи не добреют. Это только в книгах люди преображаются, вранье всё. Девочки поплачут, успокоятся, обо всем забудут. И я - тоже. И Юля очень скоро перестанет быть тихой и грустной, а станет обычной крикливой стервой. Ну и что ж...
Ближе к полудню, когда я совсем убедился, что в редакции понедельник пройдет тихо, я отыскал страничку Тани в социальных сетях. Написал ей, спросив, как дела, но она не отвечала. Я подготовил несколько новостных заметок, и, вновь заглянув на ее страницу, не увидел ответа. Наверное, на самом деле плотно готовится к экзаменам. Или кукле платье шьет. Мысленно пожелав ей удачи, я достал из сумки тетрадь и стал читать.
10
Мы влюбляемся по причинам совершенно необъяснимым. Тот, кого любим, становится центром нашей души. От него ничего не требуется. Просто потому что этот человек есть, наше сердце становится лучше, добрее, мы готовы к хорошим поступкам. Вот именно так я и влюбился в Лизу. И то, что она была молодая мать с ребенком, это чувство только усиливало. То, что я встретил ее, я воспринимал как награду, глоток воды после всего пережитого. Когда не спалось, я представлял, что мы поженимся, у нас будет дом, счастье, новые дети.
Но в те дни стать для нее даже другом я не мог...
Я жалею, что не осмелился тогда поговорить с ней. Если бы я объяснился тогда, сказав ей просто что-то хорошее, чтобы просто ее поддержать, то сейчас мне стало бы намного легче. Было бы у меня в сердце хотя бы короткое воспоминание нашего разговора, хоть какие-то обрывки фраз, обращенных ко мне... но для нее я так и остался странным и видимо, опасным пациентом, молодым шизофреником с манием слежки за ней.