Куцыгин обратился:
- Бойцы! Сегодня мы выступаем! Хотя нас и не так много, но в родном месте всё и вся на нашей стороне. Помните все, чему вас учили. Действуем смело, но аккуратно. Как говорится, ягодка по ягодке - будет кузовок. Бейте немцев по одному, с большими группами в бой не ввязывайтесь. Если заметят - лучше скрыться, избежать столкновения.
Ночь стояла темная. Вот-вот должен был начаться дождь. Нам приказали грузиться в машины - трехтонные ЗИСы. Мы с Валей запрыгнули в кузов головного, помогли подняться Ане. Я был рад, что буду ехать с ними. Валентин, ставший моим инструктором по стрельбе, и Аня словно помогала мне, просто тем, что были рядом.
- Ничего, все будет хорошо, сестричка! - обратился Валя Куколкин, глядя, как Аня открыла сумку и лишний раз проверяет медикаменты. - Ты и правда отличница во всем!
Она улыбнулась.
- Так ты, значит, животных любишь, лечить их после войны будешь? - спросил он.
- Ну, можно сказать и так, - ответила Скоробогатько. - После победы колхозы надо будет поднимать, жизнь налаживать, вот и буду работать.
- Я и говорю, отличница. Потом в передовики выйдешь, в газете про тебя напишут, - сказал Валя, держась за борт.
Мне подумалось, что я и напишу. После победы начнется другая жизнь, ничто из прошлого не будет мешать, и я опять стану корреспондентом. Да и тем для статей - настоящих, живых, достойных, будет много. Одна эта война, ее уроки и боль достойны того, чтобы посвятить ей всю жизнь. И, может быть, я снова рискну когда-нибудь вспомнить о Карле Эрдмане, который предрекал войну, думалось мне, вдыхая гарь, которую доносил ветер.
Мы ехали по песчаной дороге, сильно качало.
- Раз сталинскую стипендию заслужила, так потом и премию получишь! - сказал Валя и резко качнулся. Наша машина встала, за ней и другие. Кругляши фар горели, как глаза тучных животных.
- Что такое, - водитель выругался и полез в капот.
- Я сейчас, - сказал Куколкин, ловко выпрыгнул из кузова. Прошло минут пять, и мотор вновь затарахтел, Валя забрался обратно. Фонари задней машины осветили его улыбающееся, испачканное в прокопченном масле лицо:
- А я технику очень люблю, - только и сказал он. - После войны буду учиться на конструктора.
Я молчал, представляя, какое хорошее время наступит. Мы все обязательно встретимся, будем товарищами. Я приподнялся, взглянул вдаль, и улыбка слетела с моих губ. Сосны и петляющая дорога остались позади, правый берег Воронежа был виден лучше. Ночь освещали пожары, разноцветные огни ракет, пулеметные трассеры. Немецкие прожекторы щупали самолеты. Мы смотрели на это, крепче держась за борта.
Колонну остановили на сторожевой заставе, кто-то из наших командиров отправился доложить, и скоро мы двинулись дальше.
Машины остановились возле полуразрушенного здания рядом с каким-то заводом в районе Придача. Нам приказали выгружаться и ждать в этом неуютном продуваемом доме с выбитыми окнами. Тихо заплакал холодный сентябрьский дождь. С Валей Куколкиным и Аней Скоробогатько мы сели рядом, плечами друг к другу. Напротив, стараясь унять дрожь, разминался парень, не вспомню теперь его имени. В иной ситуации он показался бы смешным. Было ему лет семнадцать, он покинул дом в одном нижнем белье, и из одежды ему нашли только больничный халат. Он и был сейчас в нем, только кожаный пояс с патронташем и каска выдавали в нем ополченца, а не пациента. Да и все мы были одеты кто во что - в ватники, шинели, только Куцыгин и еще несколько командиров были одеты по форме.
Затем прибыл генерал, к сожалению, не вспомню и его имени. Он зашел к нам, освещая путь фонариком, командир отряда Петр Грачев отчитался. Мы выстроились на улице, и генерал пожал руку каждому. Заметив Аню, сказал ей что-то, и та улыбнулась. Затем обратился ко всем с речью, она была короткой и твердой, как команда.
После отъезда генерала Грачев объяснил нам, что задача меняется - мы не сможем пробраться к центру города, немцы в районе Чижовки сумели отбить позиции и теперь теснили сильно обескровленный батальон и могли занять переправу. Если им это удастся, мы потеряем весь плацдарм.
Проводники повели нас в район разрушенного Вогрэсовского моста. По ходу нам объясняли, что немцы заняли весь восточный скат, укрепились в домах, изрыв все траншеями и ходами сообщения. Переправлялись мы в полной тишине и повзводно -чтобы немец нас не заметил. Бойцы, что сопровождали нас, объяснили, что на бетонных основаниях бывшего моста делаются мостки, по ним в воде можно попасть на другой берег. Днем немецкая авиация разбивает всё в клочья, ночью же наши саперы их восстанавливают. Также перебраться через реку можно было на двух паромах, на одном из них оказались мы с Аней и Валентином.
Когда плыли, я смотрел на темную, как чернила, воду реки, вспоминал довоенный год, когда нырял здесь, кричал в безумии что-то. Подумалось мне, что тот неистовый юноша действительно утонул навсегда, и уже никакого отношения ко мне не имеет. Аня прижимала медицинскую сумку и винтовку. Серьезная, строгая, она выглядела решительной, но я подумал, каким уродливым стал мир: ее, меня и других ребят, не должно быть здесь. Тот, кто вынудил юношей браться за оружие и, возможно, идти на смерть, был по другую сторону, становясь все ближе и ближе. Враг там, знал я, за этими холмами и кручами, сидит, пока затаившись, в домах, которые совсем недавно принадлежали простым людям, там играли дети, покуривали на скамеечках старики... А теперь...
Валя подбадривал Аню. Мне даже показалось, что парень влюбился в нее. Хотя, наверное, мы все тогда в нее влюбились. И я понял, чем мы принципиально отличались от тех, с кем предстояло биться. Мы не растеряли чувств, оставались людьми. Даже тогда, наряду со страхом перед неизвестностью, который пронзал сердца, было место и нежности. Дождь усилился, на небе едва виднелись звезды, и казалось, что эти холодные капли - их слезы. А звезды, я знал, это такие же Матери, как и наше Солнце, так что вся Вселенная над нами видела, как плот медленно движется по черным водам Воронежа.
Да, наши чувства в ту минуту никуда не ушли, а наоборот, только оголились, словно провода. Я подумал, живы ли родители... Если выживу, постараюсь найти их, и все у нас будет хорошо, по-новому. О родных наверняка вспоминали и остальные.
Мы покинули плот и стали ждать. От реки тянуло холодом. Соединившись с другими бойцами, двинулись гуськом под прикрытием дамбы.
- Ложись! - крикнул Грачев.
Разорвались мины, нас накрыло землей.
Я навалился на Аню, Куколкин тоже упал рядом.
- Все целы? - не вставая, крикнул командир. - Вот сволочи, заметили нас.
- С боевым крещением, Аня! - сказал я.
- И тебя, - ответила она.
- Да уж, всех нас, - прохрипел, выплевывая землю и поправляя каску, Валя. - Ну, посмотрим еще, чья возьмет, дьявол!
Мы продвигались дальше, уже показались первые домики восточной части Чижовки. Едва светало, дождь ослаб. Лежащего спиной на кочке, раскинув неестественно руки и ноги солдата, я заметил первым. Покореженная каска была рядом, уже немного наполнилась водой. Аня бросилась к нему, на ходу расстегивая сумку:
- Не надо, - я схватил ее за рукав. - Разве не видишь, ведь он мертвый.
Она подняла влажные глаза, которые показались глубокими и особенно большими от слез.
Мы шли дальше. Набухший песок казался твердым, словно асфальт, но, лишь только пришлось подниматься на холм, он стал тяжело обваливаться под ногами. Я протянул руку Ане, и, обернувшись, заметил - слез больше не было, она стала злая и решительная.
Когда подошли к штабу стрелкового батальона, уже светало. Сейчас могу сказать, где он располагался - Красная горка, дом двадцать два. Но в то время я плохо разбирался в расположении улиц и домов Чижовки - в довоенное время в старой части города мне просто не было нужды бывать. Да если бы я и приезжал сюда раньше, то вряд ли нашел бы тут прежние ориентиры - все было искорежено и изрыто, землю в огородах черными ошметками перекопали взрывы мин, покореженные дома напоминали злых стариков.