Мы расположились на короткий отдых. Прижавшись спиной к забору, я вместе а Аней смотрел на реку Воронеж. Она о чем-то думала. То ли отсвет первых лучей осеннего солнца играл так, или холодные капли дождя переливались, но ее темно-коричневые волосы блестели сединой. Потом она ушла - в штабе началась подготовка к приему раненых. Кого-то из нас неминуемо принесут сюда сегодня, подумал я. Но лучше так, чем остаться там, среди круч, куда предстоит подняться. Я тоже встал размять ноги. Даниил Куцыгин с командирами взводов обсуждали план действий, держа карту. Я подошел сзади и понял, что скоро нам идти в атаку. Сигналом к этому послужит мощный залп "катюш" с левого берега. То есть, немцев сначала причешут артиллерией, а затем уже в ход вступим мы, и будем постепенно пробиваться, отбивая каждый дом. Меня невольно начало трясти и, чтобы собраться, я мысленно вспоминал все то, чему нас учили в Сомовском лесу.
У меня была только одна граната и винтовка. Но на занятиях нам объясняли и устройство немецкого оружия. Как сообщили в штабе, прибыло немецкое подкрепление из автоматчиков. Скорее всего, они планируют сбросить нас с высоты и занять переправу, поэтому действовать надо на опережение. При слове "автоматчики" я почему-то представил, как смогу добыть в бою немецкий пистолет-пулемет, с ним в условиях ближнего боя, может быть, действовать удобней. Теперь понимаю, насколько же я плохо представлял, что будет дальше.
Минуты тянулись медленно. Тупая боль сковала затылок. Я провел рукой по носу и увидел кровь. В глазах мутнело. Что же со мной будет, если даже до начала атаки так мутит? Я снова отошел к забору, и, прислонившись, закрыл глаза, слушая удары сердца и мысленно стараясь взять над ним власть. Оно не слушалось. Пальцы вновь дрожали предательски, как и на занятиях по стрельбе... Орловка не прошла бесследно, со мной что-то не так. Может быть, я и на самом деле болен, раз теряю контроль. Я заставил себя успокоиться. Мне немного помогло то, что я представил Лизу и вспомнил, как она кормила грудью Марка. Сердце сбавило удары, я улыбнулся.
Раздалась команда, мы построились. Нам подробно объяснили задачу. Затем снова было время ожидания. Я заглянул в штаб - Аня с другими девушками приготовила все необходимое, и, посмотрев на меня, кивнула.
- Ерунда, я буду сражаться! - раздался злой голос. Я оглянулся - к нам шли двое, и в одном бойце я узнал командира первого взвода Гриценко. Морщась от боли, он прижимал руку к плечу, откуда сочилась кровь. Еще до начала атаки его задел снайпер.
- Да я и с одной рукой пойду в бой! - не унимался он. Из-за потери крови Гриценко побледнел. Едва его приняла Аня, как раздались выстрелы "катюш" с левого берега, я бросился к своему взводу. Огненные стрелы летели вперед.
Затишье, и вот команда:
- Вперед, за Сталина!
Все, что было дальше, Миша, мне трудно восстановить в деталях, но я постараюсь. Я и тогда плохо помнил себя, а теперь прошло столько лет. Мы поднимались по круче, автоматчики засекли нас и открыли огонь. Упав, ползли по-пластунски, я видел только сапоги товарища по взводу впереди, уверенное, как у змеи, его движение. На миг мы замерли. Я слегка поднял голову и осмотрелся - мы оказались в палисаднике. Старый куст калины укрывал нас, и красные ягоды склонились до самой земли. Лишь на миг я вспомнил, как с Карлом Леоновичем собирали такие же кисти, и было это давно, в той далекой жизни, от которой теперь не осталось и следа. Эрдман был немец, и эти, что засели в домах - тоже, но ничего общего не имели друг с другом. Я подумал, что буду биться сейчас и за Эрдмана, потому что он ненавидел фашизм и сразу понял, чем он обернется.
- Вперед! - это был голос комиссара Куценко, короткая фраза словно подбросила и понесла меня. И я в тот же миг увидел его, Даниила Максимовича. Он шел первым, когда снайпер сразил его, попав в горло. Зажмурив глаза, я упал рядом с покосившимся забором. Нащупав ручную гранату, понял, что все, чему учили, вылетело из головы. Да и трясущимися руками я не попаду в окно. Что делать?
Меня оглушило - ребята из взвода не медлили, забросав дом гранатами. Я поднялся, и, перескочив забор, промелькнул, согнувшись под окнами, и ударил ногой в дверь, едва понимая, что иду первым. Задыхаясь от гари, различил черный силуэт - немец метнулся из другого угла сенцев. Все, что было дальше, заняло секунды - я размахнулся прикладом и размазал лицо рванувшегося на меня фашиста. Он был просто огромный, и мне повезло, что тот не увернулся от удара. Кто-то из бойцов, что шел за мной, толкнул меня, прорываясь в дом, и я упал на большое мягкое тело, увидел выпавшие из глазниц бельма и вывернутую челюсть. Так и лежал, слыша выстрелы и крики в других комнатах. Поднявшись, я попытался проскочить в узкую дверь, но наткнулся на косяк и разбил лоб. Не знаю, как долго длились минуты, но я постепенно пришел в себя, чувствуя, что меня кто-то трясет за плечо:
- Звягинцев, ты в порядке? Идти можешь? - я не узнавал голоса, но кивал. - Звягинцев, приказываю вернуться в штаб и доложить о гибели товарищей Куценко и Шишкина. Слышишь?
В комнате стоял солдат в серой форме и пилотке. Он бросил на пол винтовку и трясущейся рукой вытащил из кобуры и протянул пистолет одному из ополченцев. Тот, передернув затвор, тут же выстрелил в лоб:
- Это мадьяр, - сказал он. - Жаль, никого из офицеров не захватили.
Качаясь, я выбежал из дома. Свежий воздух едва вернул меня к жизни. Раздавались автоматные очереди, тут же короткие ответы из винтовок - наши бойцы быстро заняли позиции, вели перестрелку с соседними домами. Вспомнив разбитое лицо немца, я перекинулся через крыльцо и не смог удержать рвоты. Кажется, кто-то крикнул:
- Звягинцев, что ты? Немедленно доложи в штаб! - и я побежал. На миг подумал, а правильно ли выбрал путь, может, меня несет прямо на позиции немцев, и вот-вот... Я оглянулся, и, увидев у забора куст калины, бросился к нему. Вот ты, родной, горишь, зовешь, помогаешь.
Взрыв мины я не даже не услышал - просто что-то подхватило и ударило меня о землю, которая словно дрожала подо мной. Я очнулся, чувствуя, что к лицу прилип холодный, весь в грязи капустный лист. В ушах звенело. Я поднялся, шатнулся, ягоды калины сначала заплясали, а потом перемешались перед глазами в месиво. Пулю снайпера, что пронзила плечо, я не услышал и принял сначала, как резкий толчок.
Не знаю, сколько я пролежал, но очнулся от прикосновений - кто-то нагнулся над моим лицом, гладил по щеке. Все расплывалось, и женское лицо я сначала принял почему-то за Лизу. Не понимал, где я и что происходит, потому и появление медсестры из Орловки в первый миг не казалось странным. И только каштановый локон волос, упавший на мои испачканные веки, привел меня в чувство, я закричал, не слыша себя:
- Аня, уходи, здесь снайпер!
Но она поволокла меня по земле, боль обручами обхватила плечо, и я потерял сознание.
Очнулся я в штабе. Вокруг бегали люди, сливаясь в глазах с какими-то желтыми и белыми кругами:
- Куцыгин и Шишкин погибли! - я услышал себя, словно кричал из глухой бочки, и провалился во тьму...
Должно быть, прошли долгие часы, которые едва-едва доносились выстрелами. Не скоро, но пришел холод, и я услышал плеск воды. Лишь один раз с трудом я открыл глаза. Надо мной было черное небо, меня, и еще троих лежачих бойцов, переправляли на пароме. А потом была только боль, переходящая в беспамятство.
На этом моя война, Мишенька, закончилась. И больше мне нечего добавить к рассказу о сражении нашего ополчения на Чижовских высотах. В себя я пришел только в госпитале, и вновь получилось так, что, открыв глаза, первым увидел девичье лицо, белый воротник халата. Но это была незнакомая медсестра, и где я находился, понять тоже не мог. Оказалось, мне сделали операцию, о которой я ничего не помнил.
И так в госпитале я медленно приходил в себя, спрашивал у кого только мог, как закончилась атака, как ребята, но в ответ слышал только главное - Воронеж освобожден! Боже, сколько же прошло времени? Я был на грани жизни и смерти целые месяцы. Чтобы провести операцию, меня доставили в Тамбов, где в то время была госпитальная зона.