Помню утро, когда сдал материал начальнику отдела, и уже через час меня пригласил... сам главный редактор. Я подумал: ну вот, наконец-то я "выстрелил"! Теперь мне скажут, молодец, сработал с огоньком, принёс что-то новое, по-настоящему свежее. Однако Гейко встретил меня недружелюбно, и по пунцовому лицу я понимал, что эффект мой "Коперник" произвёл обратный.
- Скажи-ка, Звягинцев, - главный обратился по фамилии, и это не сулило ничего хорошего. - Это ведь выдумка твоя, да? Такого же... забавного дядюшки немца нет в нашем городе, ты его сочинил?
- Вовсе нет! - протестовал я. - Он живет на Чернышевского, дом номер... - сказал я, и с удивлением заметил, что Степан Степанович записывает за мной.
- А раз есть, то это хуже. Плохо, Звягинцев, очень плохо, - он резко опустил стальное перо в чернильную установку.
Я молчал.
- Значит, этот твой Карл Эрдман учит тому, что ничто не умирает, а переходит в новую стадию?
- Совершенно верно.
- Что значит, чёрт возьми, верно!
Я вскочил при его выкрике.
- Ты, Звягинцев, больше других сотрудников газеты посещал лектории и кружки, и что ты там, спрашивается, делал? Мух ловил? Ты что, Канта ночью под кроватью начитался?! А сам-то, сам! Критику, понимаешь, наводил на комсомольцев, многие на тебя обиделись за горькую, но правду, а ты, - я смотрел на его разъяренное лицо, и хотел сказать: "Но ведь это же вы меня посылали, направляли, давали тему и говорили, как писать", но не смел и открыть рта. - Какое ещё бессмертие, комсомолец Звягинцев? Хотя какой ты, прости, комсомолец, когда знать не знаешь, что бессмертие - это миф, буржуазная ненаучная метафизика! И это только касаясь одного аспекта, а всё остальное и того хуже в твоём, с позволения сказать, опусе, - он тряс в воздухе рукописью. Скрепка сорвалась и звякнула о пол. - Всё в ней отдаёт какими-то забугорными антикоммунистическими идейками! Откуда он взялся вообще тут, это твой Эрдман, а? Кто он такой? С этим надо будет еще разобраться! Сумасшедший псевдофилософ, или до времени скрытый враг? Хотя какой скрытый - вот тебя уже, вижу, завербовал!
- Да вы что?
- Молчать! - я снова вытянулся. - Хорошо, что твой непосредственный начальник Павел Семёнович эту твою писанину из отдела сразу мне на стол принёс, хотя хотел идти в райком комсомола! Я отговорил! Пока никто больше, ох, никто этого не видел! Всё тобой написанное - издевательский поклёп на науку, каждое утверждение в корне противоречит марксизму-ленинизму! Не существует, и заруби себе на носу это, бессмертных звёзд, планет, существ, и нет никаких бессмертных душ. И боги, хоть греческие, хоть христианские - всего лишь пустые выдумки тёмных людей. И запомни: с мифами не бывает научных параллелей! С этим давно покончено! Зачем приносить со свалки истории подобное мракобесие?
Гейко долго молчал, расхаживая по кабинету. Временами кто-то робко постукивал по обивке двери и едва заглядывал, но редактор умел одним взглядом показать, чтобы от его кабинета отбегали, как от клетки с тигром. Раздавались и звонки, и я знал, как Степан Степанович относится к ним, но сейчас он не снимал трубку, и однообразное дребезжание телефона било сотней молоточков по ушам.
- Ладно, - вдруг он немного изменился, щёки едва побелели, и я выдохнул. - Я понимаю твой интерес к космосу, к устройству звёзд. В этом нет ничего плохого. Так есть же замечательные ученые, которые занимаются этими вопросами! Учёные, Николай, а не шарлатаны-проходимцы. Настоящие светочи науки по каморкам не сидят, в нашей стране нет, и не может быть такого, мы не на Западе живём, вот там-то, у капиталистов, как раз всё наоборот! А наши учёные работают в лабораториях, у них есть самые современные приборы для изучения звёздного неба. В общем, раз тебе интересно, я попробую переговорить с научно-исследовательскими институтами, будешь освещать их идеи и разработки.
- Но...
- Что?
- Все идеи, мысли Эрдмана основаны на диалектике, в этом они нисколько не противоречат марксиско-ленини...
- Звягинцев! - я снова подпрыгнул. - Ты что-то недопонял?
Гейко подошёл вплотную, его лицо опять дышало, как жаровня. Казалось, что вот-вот займутся пламенем мои волосы и брови:
- Я давно и внимательно слежу за тобой, и одного не могу понять. Чего тебе не хватает? У тебя есть всё! Твой отец - уважаемый, талантливый человек, передовик, рационализатор, его имя как светоча радиотехники останется и в будущем! Но ты то что? Почему занимаешься ерундой, вместо того, чтобы развиваться? Да если уж на то пошло, скажу как есть! Как старший товарищ скажу, хочешь, обижайся: я держу тебя в штате только из-за твоего отца, из уважения к нему! Иначе! - Степан Степанович отвернулся. - В общем, чтобы я читал подобные опусы в последний раз! Ты взрослый человек, и должен понимать, с кем можно, а с кем не стоит общаться, я тебе не родитель, чтобы объяснять подобное, и отвечать за тебя не собираюсь, - он повернулся ко мне вновь. - Не собираюсь! Поэтому в твоих интересах прекратить, я настаиваю, прекратить любые взаимоотношения с неким элементом, который называет себя Карлом Эрдманом. Лучше всего забудь это имя, вычеркни из головы всё, что он тебе рассказал и займись, наконец, делом!
Я внимательно выслушал, но тогда, в свои неполные двадцать лет, я не знал и не мог понять главного: несмотря на высокое положение моего отца, я не имел права на роскошь не скрывать своего мнения и не учился воздерживаться от необычных суждений.
Снова настойчиво зазвонил телефон, и Гейко поднял трубку. Я, пятясь, вышел из кабинета и побежал в корреспондентскую.
Я не внял предостережениям, и в этот вечер пришёл к Карлу Леоновичу. При этом не забыл о просьбе, и принёс портативную пишущую машинку "Москва". Он попросил перевести самые важные рукописи в машинописный текст, и я не отказал. Со временем мы перешли на "ты", и немец, несмотря на разницу в возрасте, требовал от меня тоже обращаться к нему, как к равному:
- С тобой всё в порядке, Коленька? - не раз спросил меня он за тот вечер, видя, как дрожат руки и горят щёки, но я старался улыбаться и шутить. Мне было стыдно, я понимал грубость своей мальчишеской ошибки, и если бы честно рассказал про очерк, то вряд ли бы вызвал сочувствие. По сути, я подставил его.
- Отдохнул, можем продолжать? - говорил Карл Леонович, и продолжал диктовать. Прошло столько лет, а я и сейчас помню текст, слышу его размеренные фразы.
- Итак, тезисы главы таковы. Судьба атома и судьба звезды тесно связаны. Внутри звёзд происходят процессы циклического характера. Прерывистому режиму атомообразования в звезде обязаны планеты своей жизнью. Вспышка звезды - это рождение новых космических тел. Эта закономерность объясняет возникновение нашей планеты Земля, описывает эволюцию Солнечной системы как гетерогенной и разновозрастной системы звёзд, аналогов которой на звёздном небе можно найти неисчислимое множество. Готово, успел? - он с восторгом, подолгу смотрел на печатный вариант своих работ. - Очень хорошо! В следующей главе мы дадим ответ, по каким законам развиваются различные виды материй космоса, в том числе атомы химических элементов и построенные из них небесные тела.
Я многого не понимал. Карл Эрдман одновременно диктовал две работы, и складывал их в отдельные стопки. В одной монографии были сосредоточены сложные для меня термины и понятия, она была суха и казалась весьма основательной, в другой же он позволял размышления и гипотезы:
- В мифологическом наследии разных народов можно найти три основные стадии космогенеза, - Карл Леонович даже не начитывал прежние, готовые рукописи, а, находясь в творческом подъеме, диктовал из головы и сразу начисто. - Например, три шага делает индийский бог Вишну. У древних славян это шаги Вышеня через Навь - мир невидимый, духовный, Явь - мир проявленный, зримый, Правь - закон, объединяющий миры Нави и Яви. В греческой интерпретации имеются три этапа Творения: Хаос - отсутствие форм, Хтонос - формирование плотных тел, Космос - порядок. Записал? И в Библии мы находим...