— Это не немец, а турок, и не занавеска это, а чалма.
— А на кой она ему?
— Для спасения души, чтобы в рай к девкам–гуриям после смерти попасть.
— Ну и пусть в свой рай летит, а у нас басурманину что надо?
— Он говорит, что за русскими должок. Им должны были по исторической справедливости отойти земли татаро–монгольской Орды — Казанского, Астраханского, Крымского, Ногайского и Тобольского ханств, Рязанская и Тверская области, а также весь Кавказ. А мы, русские, им помешали великий тюрский каганат восстановить. Теперь вот мы должны расплачиваться за грехи прадедов.
— Чем?
— Мусульмане любят баранину.
— Да пусть хоть всех моих овец перестреляют. И козу с козлятами и козлом в придачу. Лишь поскорей бы к себе умотали, так и скажи.
И двух дней не прошло после визита басурман, как из леса, давя гусеницами мокрую землю, выполз грозовой вездеход с белыми орлами на бортах.
Щеголеватый охотник с ружьём под мышкой насмешливо натянул деду картуз на глаза:
— СмОленск — то есть польска земя.
— Так Смоленска уже полвека как нет. Вы же сами его и снесли на войне.
Молодой охотник хорошо говорил по–русски:
— Ты егерь? Устрой нам засадные вышки в лесу.
— Так стоят уже, пан!
— Мы заберёмся наверх, а ты подгони к нам под выстрел лосей и польных коров.
— Зубров, что ли? Дык немцы с турками ещё допрежь этого их далеко в лес загнали. Они, поди, уже в брянских дебрях.
— Тогда выгонишь нам под выстрел своих коров и телят.
— Сколько?
— Всех!
Когда туристы ломанулись назад через лес на своём гусеничном вездеходе, дед с работником сели перекурить. Руки ещё дрожали после погрузки в кузов тяжеленых коровьих туш.
— А что, в Смоленске и вправду поляки жили когда–то?
— Ага, оттяпали у русских и владели века с три.
— Ох, господи, кому мы ещё должны?
— Ты бы, дед, не охал, а снялся бы с места и укатил всей семьёй от греха подальше.
— Вот заладил! Скотина — дело наживное, главное — у нас все живы и здоровы. А там, дай бог, к холодам туристы уймутся. Иноземец мороза боится.
Элегантный серебристый дирижабль водило под лёгким ветерком на якоре, как малька–живца на крючке в тихой речке.
Работник нарубил дров, погрузил их на тележку и подвёз их к бане. У входа в баньку на приступках сидел хозяин. Руки его тряслись, неподвижные глаза подрагивали, а лицо было ярко–красного цвета.
— Что, отец, охотники тебя подпоили?
Старик ответил отрешённым голоском, каким говорят смертельно больные, отходящие в мир иной:
— Французы моих девок к себе в баню затащили.
— Силком?
— Не, девки сами к ним прыгнули.
— Ну–ка, пошли, старый! Тебе в таком состоянии тут опасно сидеть, да ещё топор у тебя под рукой.
Дед прошёл пару шагов, потом вырвался из рук чужака:
— Баню подпалю!
— Тиш–ш–ш! А то будет нам, как пять лет назад в Иваньковичах. Прости, старик, я тебя в подпол на время закрою. Для твоей же безопасности. Ты там выкушай литру самогонки и поспи. Пусть туристы улетят подобру–поздорову. А с девок какой спрос? Прости ты их по–отцовски, они ж у тебя до сих пор необгуленные.
— Не, баню всё равно подпалю! Хай мои девки вместе с французами горят!
— Кинь дурное дело! Не по–божески так… Французы — народ незамысловатый. Они тоже считают, что исторический должок остался за русскими. Мы их императора Наполеона на дикий остров в океане загнали, а лучшую в мире французскую гвардию перебили. Они по простоте своей считают, что когда–то несли нам свободу. Думают, если б не Кутузов, то демократическая Европа соединилась бы с демократической Азией под французским вертикальным триколором.
— А что это такое?
— Ну, флаг России, только вверх тормашками.
На следующее утро дед был ни в одном глазу даже после литры самогонки. И сила в нём проснулась недюжинная. Запыхавшийся работник едва успел повалить деда на землю. Выстрел жаканами из обоих стволов пришёлся в поленницу, а не попал в отлетающий дирижабль.
— С ума сошёл, старый идиот! А если бы в свою старуху попал?
Весёлые девчонки махали на прощание родителям платочками из открытой гондолы поднимающегося дирижабля, а бабка висела на выкидной лестнице и визжала из всех сил:
— Вернитесь, дочушки родненькие!
Работник силой развернул хозяина к себе и прижал его лицо к своей груди. Пальцы старухи занемели и она с высоты ста метров рухнула на родной двор.
Хуторское хозяйство осиротело и запустело. Ни мычания, ни хрюканья, ни кудахтанья не услышишь, только собачий брех. Совершенно седой старик с трясущимися руками часами сидел на крыльце и разговаривал сам с собой. Он даже и не заметил, как на выгон за домом опустился чёрный вертолёт с жёлтыми иероглифами.