А во-вторых, если Жуков считает переработанный план 'филькиной грамотой', значит, так считает сам товарищ Сталин, который его сюда и назначил! А это значит, что там, наверху, все опять переиграли. И начались поиски козлов отпущения.
В старинную русскую игру, кто начальник, а кто дурак, Кирилл Афанасьевич играть умел не хуже других. Иначе вовек до своих ромбов не дослужился бы. Поэтому и молчал. В тряпочку.
– Начальника оперативного отдела арестовать и под трибунал! Начальника разведотдела арестовать немедленно! Врагов пригрел!!
– Мы сейчас же устраним все ошибки, товарищ командующий Герой Советского Союза, – запинаясь, пробормотал Мерецков.
– Это не ошибки, товарищ командарм, – вдруг понизил голос до ледяного шепота Жуков. – Это сознательное вредительство, – он прищурился. – Приказываю! Арестовать! Всех причастных! И под трибунал!
– Слушаюсь, товарищ командующий Герой Советского Союза!
– Даю тебе сутки на предварительный расчет людских и материальных ресурсов, необходимых для проведения операции, – сквозь зубы процедил Жуков, а потом рявкнул. – Все!.. Кругом!.. Марш!!
Мерецков четко, по уставу, повернулся налево-кругом и строевым шагом вышел из кабинета. Который еще час назад был его собственным…
Хуже всего было то, что в глубине души он понимал, что Жуков, в общем-то, прав.
Командарм первого ранга Шапошников предложил очень хороший план. И остался при своем мнении, даже когда Сталин его раскритиковал.
Командарм второго ранга Мерецков предложил план немногим хуже. Но отстоять в Кремле свою точку зрения не смог. И даже не пытался…
Потому что Шапошникова, в отличие от Мерецкова и остальных военных, Сталин глубоко уважал и очень высоко ценил! Настолько, что даже обращался к нему не по фамилии, а по имени-отчеству. Так что такую роскошь, как собственное мнение, Борис Михайлович себе позволить мог. В отличие от остальных.
Мерецков снова вздохнул и прислонился лбом к оконному стеклу.
Штабное дело Кирилл Афанасьевич знал и любил…
До назначения на должность командующего военным округом в прошлом году, всю свою службу, девятнадцать лет из двадцати одного, он провел на штабных должностях.
Летом восемнадцатого года, под Казанью, комиссар красногвардейского отряда Мерецков был тяжело ранен. Когда заменил погибшего командира и поднял бойцов в новую атаку. А после излечения, несмотря на рапорт с просьбой отправить на фронт, был зачислен слушателем в Военную академию Генштаба.
Впрочем, повоевать ему еще довелось. Во время летних стажировок. В качестве начальника штаба кавалерийской дивизии. Сначала четвертой Петроградской Краснознаменной, а затем шестой Чонгарской Красной. В штабе Мерецков не отсиживался и еще два раза был ранен.
В феврале двадцать восьмого, в честь десятилетия РККА, за отличия в годы Гражданской войны его наградили орденом Красного Знамени.
После войны он продолжал служить в штабах. Был помначштаба стрелкового корпуса, начштаба кавдивизии, заместителем начальника, а затем начальником штаба Московского и Белорусского военных округов, начальником штаба Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии. И, наконец, заместителем начальника Генштаба. После девятимесячной спецкомандировки в Испанию.
В Испании 'генерал Петрович' был советником начальника Генерального штаба республиканской армии. Оборона Мадрида, битва на Хараме, Гвадалахарское сражение, наступление на Теруэль, Уэску и Сарагосу были спланированы и проведены под его непосредственным руководством.
В конце мая тридцать седьмого года комдив Мерецков вернулся на Родину. Получил очередное воинское звание 'комкор', ордена Ленина и Красного Знамени.
И жестокий шок.
В Гражданскую он сражался в рядах Первой Конной армии. И навсегда остался первоконником. Поэтому держал сторону Буденного и Ворошилова в многолетней подковерной борьбе конармейцев с представителями кавкорпуса червонного казачества. Разгром 'червонцев' и арест их лидера, комкора Виталия Примакова, Кирилл Афанасьевич воспринял как победу. Потому что даже представить себе не мог, что за этим последует.
А последовало много чего…
Примаков дал исчерпывающие показания. И начались аресты высшего комсостава.
Масла в огонь подлил меморандум президента Чехословацкой республики Бенеша, вскрывший разветвленный военно-фашистский заговор в Красной Армии.