Мы спросили Йопа, как давно это было.
— Может, час назад, — сказал он. — Ну вот, мы с ней пошли туда. Врать я вам не собираюсь — сердце у меня в пятки ушло. Мне сорок восемь. А это игры для молодых людей. Куда я пойду, если меня вышибут? Я не знаю «фотошопа». Иногда мне кажется, что я и «аутлука» не понимаю. Кто станет мне платить столько, сколько я заслуживаю? Я старый человек. Мне слишком много платят. Но выхода у меня нет — нужно идти. Офис-менеджер заходит первой. Я вхожу за ней и закрываю дверь. «О’кей», — говорит Линн. А вы знаете, как она умеет наклоняться вперед, сидя за столом, и смотреть так, словно хочет вам мозги высверлить своими глазками-лазерами. И вот она говорит: «Ну, так что происходит?» Тут офис-менеджер выходит из ворот — и в нападение! Во-первых, я спер стеляж Тома… «Где доказательства?» — кричу я. Я знаю, что она не даст мне говорить. «Ну, так где доказательства?» — спрашиваю я. Она не отвечает. Потом она говорит, что я ее преследую. Это я-то ее преследую! Я ушам своим не верю. Но вот о чем она не говорит, не говорит ни слова, — она ни слова не говорит о кресле. А ведь самое-то главное в этом кресле! Именно поэтому мы и пошли к Линн! Я пытался защитить мое кресло. И тогда я говорю: «А что насчет кресла?» А она говорит — хотите узнать, что она говорит? Она говорит: «Какое еще кресло?» Что значит, какое кресло, а? И тогда я говорю: «ДА БРОСЬТЕ ВЫ — КАКОЕ КРЕСЛО. То самое. Мое кресло». А она говорит: «Я понятия не имею, о чем он говорит». И это она Линн говорит! Она отрицает, что вообще было кресло! И тогда я говорю, я до того разозлился, что говорю: «ДА БРОСЬТЕ ВЫ — “КАКОЕ КРЕСЛО”! Вы прекрасно знаете какое, черт побери!» После этого следует пауза, а потом она говорит: «Извините, Линн, но я не знаю, что он такое говорит». А я говорю: «ПРЕКРАСНО ВЫ ЗНАЕТЕ, КАКОЕ КРЕСЛО! Она знает, какое кресло, Линн! Она пыталась отобрать у меня мое кресло. Мое законное кресло». Ну, после этого наступает пауза, а потом Линн говорит: «Кати…» Ха-ха! Кати! Кто-нибудь из вас знал, что ее зовут Кати? Вот, значит, она и говорит: «Кати, оставьте нас с Крисом на минуточку». Ну, «Кати» говорит: «Конечно», а Линн говорит: «Кати, закройте, пожалуйста дверь», и «Кати» говорит: «Само собой», и мы слышим, как дверь закрывается, сердце у меня падает, а Линн говорит: «Крис, мне очень жаль, но нам придется расстаться».
Йоп замолчал. Он медленно качал головой. Наступила тишина.
— Меня как громом поразило, — продолжил через какое-то время Йоп. Говорил он теперь тихим голосом. — Я у нее спросил, не связано ли это каким-то образом с креслом Эрни Кесслера. Она говорит: «Нет, не связано». Говорит, что это никак не связано с креслом Эрни. «Потому что мне кресло Эрни вовсе не нужно, — говорю я. — Нет, правда, я всю последнюю неделю сидел на дешевом, пластиковом, и ничего. Отличное кресло». А она говорит: «Это никак не связано с креслом Эрни». Я в это поверить не могу. Я не могу поверить тому, что она мне говорит. И тогда я говорю: «Может, дело в ошибках? — говорю я ей. — Но у меня с этим делом все лучше и лучше. И потом, большинство ошибок вылавливаются компьютером. Я понимаю, это не лучшее качество для копирайтера, и я вам благодарен за терпение, — говорю я ей. — Но у меня с этим делом все лучше и лучше». А она говорит: «Дело не в ошибках, Крис». — «А в чем тогда?» — спрашиваю я. «Ничего личного, — говорит она мне. — Дело в бизнесе». — «Может, я слишком много зарабатываю? Может, в этом дело?» А она говорит: «Нет, не совсем». — «Может, тогда сократить мне жалованье? — спрашиваю я. Я у нее спрашиваю: — Может, можно мне остаться на сокращенном жалованье?» — «Дело не совсем в деньгах, Крис», — говорит она. В чем же тогда дело, черт побери, естественный вопрос, да? «Послушайте, — говорит она. — Мы вам дадим месячное выходное пособие. И гарантируем покрытие пособия по болезни до конца года. Поверьте, тут нет ничего личного». Она долдонит одно и то же: ничего личного, Крис, и я, естественно, делаю вывод, что тут что-то личное. «Так в чем же тогда дело, Линн? — спрашиваю я. И голос у меня, наверно, немного дрожит, — Если не личное, то что же тогда?» — «Крис, прошу вас», — говорит она, потому что тут я просто сломался.
Мы у него спросили, что он имеет в виду — сломался.
— Я начал плакать, — сказал Йоп. — И дело тут было не только в работе, — добавил он. — Все сразу. Из-за того, что я такой, какой я есть. Старый. Вспомнил о Терри. О том, что детей у меня нет. А теперь и работы нет.
Они с женой много лет старались, но ей никак не удавалось забеременеть, а когда поняли, что ничего у них не получится, то были уже слишком старыми для усыновления.