Зазубренный и брюзгливо циничный комментарий Хэнка, конечно, контрастирует с бурлящим жизнью поэтическим хэппенингом и тонально оттеняет его, но ведь, по его же собственным словам, вся современная поэзия «не показывает нам танца, не проявляет дерзости». Чего ж вы хотите?..
Из всех пытавшихся рассказать миру о Чарлзе Буковски, писателе и алкаше, более всего, наверное преуспел Нили Черковски: пять лет назад вышла его фундаментальная и в высшей степени занимательная биография «Хэнк: Жизнь Чарлза Буковски». Он сам в 1962 году жил в Сан-Бернардино и редактировал собственный поэтический журнал «Черный Кот» (The Black Cat Review) — и тут услышал об «Аутсайдере» и прочел две первые книги стихов Бука «Цветок, Кулак и Зверский Вой» (Flower, Fist and Bestial Wail,1960) и «Стихи на Длинную Дистанцию для Продувшихся Игроков» (Longshot Poems for Broke Players, 1962). Ему было всего 16 лет, когда он встретился со своим кумиром, оказавшим основное воздействие на все его мировоззрение. Черковски так вспоминает об этой встрече:
«Однажды зимой 1962 года Буковски приехал в Сан-Бернардино встретиться с поэтом Джори Шерманом, который в то время жил у нас в семье вот уже несколько месяцев. Когда прибыл мой герой, я притворился, что сплю. Я услышал медленный, отчетливый голос: "Ладно, маленький Римбод, вылезай на хуй из постели." Я поднял голову. "Буковски," — сказал я. "Здорово, пацан," — ответил он. Он оглядел фотографии Хемингуэя, Фолкнера и Паунда у меня на стенах и воскликнул: "Как? Буковски нет?" Я вышел вслед за ним в гостиную. В камине ревел огонь, беседа была хороша, и "Хэнк", как его называли друзья, стал рассказывать байки о тех годах, когда он бродяжил по всей стране. Пока он рисовался перед Шерманом и моим отцом, я прокрался к себе в комнату, сел за машинку и начал печатать стихотворение. Вернувшись, протянул сочинение Буковски. "Это еще что такое, к чертовой матери?" — завопил он. — "Ты написал про меня?" И швырнул стихотворение в огонь, не прочитав. Я кинулся к камину спасать его и обжег указательный палец на правой руке. "Господи, пацан, прости меня," — сказал он, когда я отряхнул пепел с полуобгоревшего листка. "Не надо было мне этого делать." Что ж, и стихотворение, и поэт — оба прошли сквозь огонь…»
Черковски с первого взгляда признал выдающиеся качества журнала, еще не познакомившись с непризнаваемым мэтром и не став в некотором роде его поэтическим протеже.
«Среди тех людей, которые читали в то время поэзию, а мы говорим лишь о жалкой горстке людей, "Аутсайдер" вызвал небывалое возбуждение,» — вспоминает он. — «Например, их серия статей "Старейшие из Живых Стариков" о джазовых музыкантах и Зале Сохранности (Preservation Hall) делала для нас те места и тех людей живыми иконами чувственности и культуры Нью-Орлеана. В журнале сходились вместе и звучали многие великие голоса, от чего еще более казалось, что Уэббы — настоящие аутсайдеры. Географически они были изолированы; работали они по старинке, на ручном прессе; однако, то, что они делали было современно, как ничто другое… А то, что Уэббы с самого первого номера представляли Буковски в одном ряду с битниками, — вот это по-настоящему интересно, ибо Буковски в самом деле вышел из мироощущения 1940-х годов, дав голос безголосым. После этого Эдгар Уэбб слил такое восприятие этого автора с произведениями писателей 50-х годов, а Уолтер Лоуэнфелс оформил в своих письмах взгляды этого леворадикального движения в литературе. Но все это было в то время мироощущением богемным и подпольным.»
Биография Черковски была высоко оценена критиками — серьезность подхода к автору, которого очень многие до сих пор традиционно считают «чернушным» и «поэтом помоек», подкреплялась страстностью и субъективностью самого Нили, с которым Буковски дружил много лет. «Я не представлял Бука чем-то вроде неотесанного животного. Я вижу его трудолюбивым американцем и во многих отношениях — обычным нормальным парнем. А кроме этого — зачем мне писать о ком-то, на кого мне наплевать? Это как прийти в гости к кому-нибудь в дом, который вам не нравится, и засидеться там на пять лет.»