Мое преувеличение и должно было быть ему приятно, ибо такова программа, заложенная в машине, но вдобавок к медалям, которыми была увешана приборная панель, он получит похвалу от компании. Кебы запрограммированы на чрезмерную чувствительность к подобным вещам.
И у них достаточно воли, чтобы специально выискивать то, что доставит удовольствие: любой кеб моментально найдет маршрут, который сократит время на дорогу на сорок пять секунд и отличается более красивым видом из окна. Я еще раз поблагодарил его и поздравил и почти почувствовал, как он заурчал, будто кот-переросток. Возможно, с точки зрения психологии это правильно: детское художество было смыто (большая надпись ФАК черным цветом, красным ШЕЛЛИ СТАРУХА, и серебряным - ДЫРКА). Роботы наделены особым даром: они могут восстановить все положительные усилия и действия и полностью забывают боль.
Кеб нашел лазейку и подвез аж до пирса, у которого был пришвартован мой прыжковый катер.
Я попрощался с кебом, забрал свои сумки из багажника и направился по трапу к верхнему люку звездолета.
Корабль пригласил меня на борт нежным голосом великой американской актрисы Кэтрин Хэпберн; запись была сделана почти сто лет назад.
- Добрый день, мистер Перипат. Наш полет до Сурабайо займет восемьдесят две минуты, но возможно и более раннее отправление в том случае, если мы будем готовы. У стартовой линии начала прыжка будем примерно через четырнадцать минут, поэтому мы должны отправиться не позднее чем через шестьдесят восемь минут, считая от настоящего момента. Это возможно, мистер Перипат?
- Возможно, - ответил я. - Приятно вновь очутиться на борту.
Я уверен, что на свете много других прыжковых катеров, но ни один из них не может сравниться по красоте со "студебеккером". Сухопарый, нетерпеливый и яростный, он немного похож на миниатюрный диверсионно-десантный "мессершмидт", но с более мягкими очертаниями и с такими же классическими пропорциями, как у "роллс-ройса" или яхты "Мицубиси". И к тому же он был выпущен как раз в Литл-Сан-Диего фирмой "Студебеккер", единственной автомобильной компанией, эмигрировавшей из Америки. Его крылья, полностью раскрытые, были очень длинными, тонкими, с мягкими скругленными очертаниями, как у классического американского самолета. Я понятия не имел, что тут было особенно эффективного с точки зрения аэродинамики, но точно знал, что это грациозно.
Истинная же элегантность таилась в изгибах стройного, будто мертвого фюзеляжа и в скошенном наклоне хвостовой части руля на концах короткого стабилизатора. Он не был самым быстрым из всех построенных кораблей, но выглядел так, как будто должен был им быть, черт побери.
Каждый раз, когда я садился к панели управления, на сердце становилось тепло, а на душе радостно. Действительно, уж слишком долго я не выбирался на прогулку.
- Мистер Перипат, я тщательно все проверил: снаружи нет ничего, что бы выходило за привычные рамки.
- А что-нибудь близко к этим рамкам есть? - поинтересовался я. Приходится задавать подобные вопросы, если хочешь иметь действительно исполнительную машину; так же как и новички или новобранцы, они не сразу привыкают к точности, поэтому их нужно тщательно воспитывать. Если этого не делать, они отвечают неточно и уклончиво, и предостережения вы получаете только от жесткого модуля защиты человека, который имеет обыкновение включаться с отвратительной сиреной и криком: "Опасность! Опасность! Срочно внимание! Напряжение наружного освещения превысило допустимый уровень!" или что-нибудь в этом роде. Если не учить машину рассуждать, она никогда сама не научится.
- Только две вещи, мистер Перипат, - ответил корабль. - Мой аварийный охладитель мозга почти на минимуме, и шаг лопастей двигателя номер два требует на шестнадцать процентов больше энергии, чем предполагалось. Я думаю, что причина - в утечке смазки после последнего техосмотра, мистер Перипат.
- Ну что ж, очень хорошо, - сказал я. - Закажи смену охладителя и попроси корабль подвезти его. Ты наделяешься полномочиями произвести замену без необходимости моего утверждения. А я пойду гляну на лопасти номера два. Если подозреваешь, что за тобой плохо следят, отныне ты должен сообщать мне об этом, как только что-то узнаешь.
- Очень хорошо, мистер Перипат, - ответил он с заученной грациозностью голосом Хэпберн. Некоторые эмигранты предпочитают Джимми Стьюарта или Джона Уэйна, есть даже несколько поклонников Джуди Гарланд, но лично мне по душе голос Хэпберн: звучит именно так, как надо - будто вышколенный офицер первого ранга докладывает о готовности приступить к выполнению задания. Когда совершаешь баллистические прыжки длиной в одну шестую экватора, ощущение того, что круглый черный комочек у тебя под стулом - надежный товарищ, приносит успокоение.
Корабль оказался прав: смазочные каналы были неполными - сегодня утром он самостоятельно проверял двигатель и, возможно, впустил немного воздуха. Это могло понизить температуру силиконовой смазки, из-за чего лопасти стали туго вращаться. Я достал банку со смазкой, добавил ее в каналы, быстренько для проверки запустил двигатель и снова долил смазки. Тем временем на наш трап вкатился робот-курьер и подвез охладитель прямо к источнику питания корабля, так что теперь мы были готовы к старту. Следующие десять минут я ползал вокруг корабля: все же очень приятно иметь такую красивую машину, да и нелишне поговорить с ним о проблемах безопасности.
Покончив со всем этим, мы медленно двинулись по направлению к Оклендской бухте, а оттуда к назначенному месту старта, и все равно прибыли на добрых полчаса раньше. Движение было не слишком интенсивным, особенно для утра пятницы, и башенный контроль, по-видимому, собирался спокойно меня пропустить.
Конечно, корабль мог доставить меня к месту самостоятельно - некоторые так и сидели в пассажирских креслах в заднем отсеке своих катеров в течение всего полета, как положено по инструкции, - но это совсем не интересно. Я вывел свою ласточку из бухты на ручном управлении, как заповедовали Бог и братья Райт.
Мы медленно ползли к старту. Похоже, я выбрал не самую загруженную траекторию - разрешение на ранний прыжок было получено сразу.
Трепеща от удовольствия, я направил в назначенный нам прыжковый коридор и бросился к основным толчковым насосам, чтобы заставить машину развить скорость в 110 узлов. На такой скорости начинает казаться, будто что-то не так - весь корпус сотрясается и громыхает, дергается и дребезжит под ногами, центральные двигатели ревут, потому что приводят в движение турбины, управляющие насосами, а позади развевается гигантский петушиный хвое! белых брызг высотой в три этажа Секунд тридцать я наслаждался этим потрясающим зрелищем, покуда мы не вошли в зону взлета. На приборной панели замигали шесть лампочек обратного отсчета времени, и как только начала мигать шестая, я запустил стартовую программу, которую заранее запрузил в мозг корабля, ибо никакая человеческая нервная система не обладает достаточной скоростью реакции, чтобы аккуратно выполнить суборбитальный прыжок.
Менее чем за секунду он принял нужное положение, насосы выплюнули последнюю воду из турбин на нижней части фюзеляжа, двухдвигательный реактор отсек свои турбины и взревел на полную мощность, выталкивая корабль из воды. Меня вдавливало в кресло все сильнее: мы набирали высоту. Нос корабля задрался почти вертикально, двигатели завывали до тех пор, пока полностью не освободили крылья от нагрузки. Конденсаторы извлекли из воздуха жидкий кислород для заполнения прыжкового отсека, небо постепенно становилось все темнее и темнее.
От ощущения полного кайфа я завопил. Потом двигатели заглохли, крылья сложились - корабль спрятал их и перешел на ракетную тягу, работая на чистейшем жидком кислороде, добытом пару минут назад. Позади корабля до самой Земли тянулся огромный огненный хвост. Небо стало почти черным, горизонт сузился до размеров кривой полоски, мягкое подрагивание крыльев сменилось дрожью ракетных двигателей. Спустя несколько минут перегрузка перестала вдавливать меня в кресло: в кабине и в пассажирском отсеке воцарилась блаженная тишина. Теперь примерно двадцать минут Я буду невесомым, как немцы в своих орбитальных городах.
Это всегда потрясающее путешествие, и сегодня я был в приподнятом настроении. Меня даже не раздражали три мерцающие искорки немецких космических городов, видимые невооруженным глазом (они навечно зависли над экватором), не раздражал и мягкий свист в зените, напоминающий об ограничениях высоты и скорости, наложенных Системой Немецкого Глобального Космического Контроля, которые всегда меня возмущали. Стоял конец мая, и день был на удивление чистым и прозрачным, поэтому я мог отчетливо видеть Ост-Индийские территории Голландского Рейха, лежавшие прямо передо мной. Я расстегнул ремни безопасности и взлетел под потолок, зависнув посреди кабины, разглядывая с высоты Тихий океан. К тому времени, как остров Ява попал в центр смотрового окна и начал расти прямо на глазах, прозвенел еще один звонок, и корабль произнес: