Когда же Самарин отпустил его душу на покаяние, к нему привязался этот тип в грязной майке, сидевший как раз перед ним.
— Извиняюсь, гражданин, вы случайно не юрист? — спросил тот, дохнув перегаром.
— Нет, — отрезал Светликов.
— А почему не юрист? — Человек в майке казался озадаченным.
— Потому что у меня другая профессия.
— Другая?
— Да, другая. И вообще, — решительным тоном заявил Светликов, — я попросил бы вас оставить меня в покое.
— Слушаюсь, гражданин начальник, — неожиданно покорно ответил тот.
Но через минуту он уже забыл о том, что его одернули, и снова стал докучать Светликову такими же идиотскими и бессмысленными вопросами.
А потом вниманием всех завладели цыган и его жена, которые не находили себе места от переполнявших их чувств. Чего только они не вытворяли! Обнимались, пели, курили, грызли яблоки, пили из одного горлышка пиво, устраивали легкие и шутливые потасовки, которые заканчивались тем, что она запускала обе пятерни в его густую черную шевелюру и теребила ее до тех пор, пока он не просил пощады. Где уж тут сосредоточиться! Первым порывом Светликова было напомнить этой не в меру развеселившейся парочке, чтобы она не забывала, где находится. Но, увидев вокруг себя одни по-доброму улыбающиеся лица (поведение молодоженов явно забавляло всех и чем-то трогало), он раздумал делать замечание. Все равно бы его никто не поддержал. Даже Самарин — он уверен — упрекнул бы: «Ну, зачем же так, Игорек?»
Им-то что? Чем быстрей и незаметней пройдет время в полете, тем лучше. Можно, вот как сейчас, поглазеть. А можно при желании вздремнуть, или перекинуться в картишки, или почитать «Огонек», или просто смотреть в иллюминатор. У него же на счету каждая минута. За два часа он должен не только проштудировать толстенный отчет и другие бумаги, но и в общих чертах продумать свое выступление на производственном активе. Хоть ватой уши затыкай!
Что это? Оказывается, еще есть недовольные цыганской самодеятельностью. Конечно, ему нисколько не симпатична эта расплывшаяся баба с пудовыми коленками, возмущенно требующая от бортпроводницы призвать цыган к порядку. Но в данном случае она права. Те двое и впрямь ни с кем не считаются!
Однако в остроумии и находчивости им не откажешь.
Крикнула, например, эта надушенная тетка бортпроводнице: «Мне из-за их вещей здесь не повернуться!» — так цыган ей тут же со смешком: «А ты садись ко мне на колени!» — на что молодая жена, конечно, возразила: «Ничего, там потерпит! — и прыснула. — Нам недалеко… до самого Ытыгана!» И все тоже засмеялись…
Или стоило толстухе возмущенно заявить: «Возят всяких!» — как цыган с ходу подал ответную реплику: «Зачем на себя самокритику наводишь?» А его жена весело добавила: «Значит, совесть замучила!»
Все так и грохнули. Светликов и тот мысленно улыбнулся.
Бортпроводница явно благоволила к цыганам. Поэтому и разнос им устроила больше для виду — сквозь смех. А дородной жалобщице не очень вежливо предложила пересесть на другое место. Когда та, шествуя по проходу, нечаянно дотронулась рукой до огромного тюфяка, цыганка не удержалась, чтобы еще раз не кольнуть: «Осторожно! Не запачкайтесь: цыганская постель!»
И тут же, не переводя дыхания, запела итальянскую песенку из кинофильма «Вернись в Сорренто».
«Когда же они утихомирятся? — тоскливо подумал Светликов. — Не пересесть ли мне тоже? Вон туда, рядом с тем, с обожженным лицом? Там, кажется, поспокойнее. Но обидится Самарин…»
Но тот понял с полуслова. «Ну, конечно, конечно, Игорек, перебирайтесь!»
Подхватив тяжелый кожаный портфель, Светликов перешел на левую сторону самолета.