Прежде Риз и представить себе не мог, какие нешуточные распри и интриги кипели в среде свечных дел мастеров! «Куда там королям и герцогам», — думал он в конце расследования, брезгливо отряхивая плащ, весь испещренный брызгами жира и разводами воска. Особенно сильная вражда бушевала между производителями восковых и сальных свечей; а уж когда сальной свечник придумал, как отливать свечи ровными, а не лепить их вручную…
Ризу пришлось тайком вывозить свечника из города, пока тот клялся и божился, что в жизни никогда больше не сделает ни одной формы для свечи. Грача это расстроило: он долго сетовал на прискорбное отношение к техническому прогрессу.
— Вы понимаете, сэр Джон, как приветствовали бы его изобретение в любом монастыре? — запальчиво говорил Грач. — А вместо этого бедняга вынужден навсегда убраться из города, напуганный до того, что больше никогда…
Вместо ответа Риз просто вывалил на стол Грача из мешка штук сто восковых свечей — гладких, цилиндрических, одна к одной. Грач замолчал, только закрывая и раскрывая рот, как рыба.
— Презент на память, — сказал Риз. — Обобрал его мастерскую.
— Сэр Джон, у меня нет слов, — проговорил Грач благоговейно.
Ризу даже стало неловко. Пришлось срочно отворачиваться, чтобы не сказать какую-нибудь чувствительную глупость.
Потом еще было дело молочницы, которая задумала прирезать гулящего любовника; и дело ткача, которого гильдия принуждала выдать дочь замуж за богатого купца, чтобы расплатиться с общинными долгами, а ткач чуть было купца не порешил (Риз искренне ему симпатизировал); и дело боцмана со шкипером, которые вздумали прикончить хозяина судна и поделить товар… В общем, Лондон не давал им скучать.
Между тем кошмары Грача все учащались и под конец приходили уже почти каждую ночь.
Риз взял себе за правило спать в кровати патрона[37] — так было спокойнее, хотя с системой отопления в этом особняке не требовалось делить постель для тепла. Иногда Джон будил Грача, но не всегда это получалось: иной раз Гарольд не слышал ничего, кроме голосов из своих кошмаров.
Видения настолько захватывали Грача, что он метался по тюфяку туда-сюда, выкрикивая и бормоча обрывки фраз, а то даже норовил расцарапать себе лицо или выколоть глаза, и Ризу приходилось удерживать его руки, боясь нечаянно что-нибудь Грачу сломать.
В бреду Гарольда можно было разобрать латынь, окситанские, ойльские, английские и итальянские наречия, даже иберийский и что-то похожее на говор славянских рабов, который Риз слышал в каменоломнях.
На саксонском и латыни Грач бормотал про огненный дождь, падающий с неба, и про железных птиц, несущих отравленные яйца, и про горящую воду, а еще про невидимые сети, опутывающие мир — если, конечно, Джон правильно понимал. Может быть, Грачу снился конец света: все это тревожным образом перекликалось с откровениями Иоанна. А может быть, оправдывались тайные страхи Риза, и Грач начинал сходить с ума.
Днем Гарольд выглядел как всегда и говорил разумно. Если видения приходили к нему при свете солнца, то бывали довольно бледными — он даже не терял от них сознания — и четкими. Риз уже хорошо узнал Лондон и научился извлекать из словесных описаний Грача сведения о том, где и с кем случится очередная беда. Однако дел с уходом холодов стало много, и, несмотря на опыт, все это выжимало Риза похлеще, чем несколько рыцарских турниров подряд.
Когда с первыми днями февраля и хорошей погоды они наконец поднялись на борт генуэзского каботажника, плывущего к берегам Франции, Риз смотрел на будущее весьма мрачно. Все его надежды сосредоточились на недолгом пути до Окситании — лишь бы выспаться в дороге! Вроде бы все благоприятствовало этому плану: опасаясь разбойников, Грач не собирался ехать через всю Францию верхами, а намеревался высадиться в одном из южных портов и уже оттуда отправиться в Лимож.
Риз все это одобрил: ему не улыбалось доставать меч против каждой шайки оборванцев на их многотрудном пути. Однако он почти забыл о том, как сильно его самого мутило на кораблях — по крайней мере, первые несколько суток, пока тело привыкало к качке.
Так и вышло, что большую часть дня Риз проводил в их с Фаско и Грачом общей каюте (каюту, одну из двух на корабле, предложили только Грачу, но тот благородно разделил ее с помощниками) в состоянии предобморочной мути — или на палубе, перевешиваясь через борт. Вряд ли он смог бы ночами беречь Грача от кошмаров, но на воде тот спал спокойно.
Когда Риз впервые почувствовал себя сносно, был какой-то мертвый час на корабле. Матросы по большей части скопились на палубе, почти ничего не делая — кто-то спал, кто-то сушил под неожиданно выглянувшим солнцем мокрую одежду. Грач стоял в стороне от общей суеты, на ахтекарстле (кормовой надстройке для лучников), задумчиво глядя куда-то в сторону Англии, где море сливалось с небом в серебристо-солнечной дымке.
37
В то время в кроватях спали даже не парами, а вчетвером-вшестером, вместе со слугами или детьми, так что совместный сон двух мужчин не представляет из себя ничего особенного.