А через несколько дней «Правда» писала: «Первый раз в истории пролетарской борьбы, третий раз в истории вообще трудящиеся низы не только разбили буржуазную государственную машину, но и сумели построить целую организацию новой власти, стройную и единую во всех частях».
Глава тридцать восьмая.
Затосковал Горюн...
От имени ВЦИК Свердлов призывал Советы ускорить создание военных комиссариатов. Формировались дивизии в крупных промышленных центрах — только в Москве их было создано двенадцать... Чтобы взять на учёт всех военных специалистов, была создана комиссия по подготовке к их призыву в Красную Армию. Понимая, сколь важна эта работа, Свердлов порекомендовал в комиссию пунктуального во всём секретаря ВЦИК Аванесова. В армию должно быть призвано несколько тысяч офицеров, военных чиновников и генералов. А значит, нужны рядом с военспецами большевики, которые не дали бы им свернуть в сторону.
Так диктовала обстановка. Военное положение страны было сложное и требовало мер решительных, неотложных. На фронт посланы многие партийные работники, слушатели курсов ВЦИК.
Рвался на фронт и Горюн. Сейчас, когда на Волге продолжался мятеж белочехов, когда в его родных местах расстреливали коммунистов, он считал преступным сидеть в Москве. Хотя на курсах и преподавали самые лучшие, самые авторитетные партийные и советские деятели, ему казалось, что не вовремя всё это, ох как не вовремя.
По ночам снились сны — плывущая среди зелёного ивняка река Кинель, почему-то красного цвета, и рыба в ней пунцовая, сердитая. И оттого, что снились родные места неприветливыми и жуткими, ему становилось ещё неуютнее на курсах, в белокаменной Москве.
И совсем затосковал Горюн, когда узнал об отъезде Григория Ростовцева в Питер — в распоряжение председателя Петроградского ВЧК Урицкого. Перед отъездом Ростовцев приходил прощаться к Горюну, рассказал, что Феликс Эдмундович возвратился — опять председатель ВЧК.
— В ВЧК — просто праздник, — Ростовцев вздохнул и с сожалением сказал, видимо, вспомнив что-то. — Я бы левых эсеров после мятежа... А наказали только непосредственных организаторов и руководителей. Всех остальных отпустили. Ну я хоть этого негодяя Александровича узнал — спрятался за воротник, как бродяга бездомный, собирался поездом податься на юг.
О многом переговорили они в тот день. Ростовцев, как всегда тихий, неразговорчивый, едет на боевое дело, а ему, Горюну, корпеть над книгами. Но ведь он солдат, оружие бы в руки, и тогда услыхали б ещё, каков он, самарский мужик.
Яков Михайлович узнал о настроении Горюна от Луначарского:
— Все ваши академики (он иначе не величал курсантов) хотят быть командирами. А Горюн прямо заявил мне: пока на Волге белочехи, ему наука ни к чему.
— В общем, судить его за это грешно, между нами говоря.
С Горюном Свердлов разговаривал иначе.
— Я хочу с вами поделиться, — сказал он, — некоторыми своими планами. Необходимо подобрать хорошие кадры для товарища Цюрупы — трудно у него с людьми. В наши дни, когда продовольствие на вес золота, в этом наркомате должны работать самые честные, самые преданные революции и самые бесстрашные люди. А если к этому прибавить, что крестьянин лучше всего знает кулака, его повадки, его хитрость и хищность, то подумайте сами, к чему я клоню... Ведь взять хлеб у кулака не менее трудно, чем взять город у белочехов. Не так ли?
Внешне Горюн вроде бы был согласен, но всё-таки не давала покоя другая мысль, в которой он и сам себе не признавался, боялся, а вдруг окажется правдой. Нет, ему не верилось, что земляки могут выдать белым его Марию Васильевну да Васятку, которому всего-то шесть лет от роду. А как дознаются белочехи, кто у Васятки отец и куда послали его Советы учиться? Может, потому и снятся Горюну такие сны, может, потому и покоя его отцовской душе нет. Где уж тут наукам идти на ум?!
Свердлов видел, что слушает его Горюн и не слушает. Неужели так велика тяга на фронт? А может, другое что?
— Вы согласны со мной? — спросил Свердлов. Ему нужно было понять этого человека — тревога за его судьбу, за душевное равновесие уже поселилась в сердце Якова Михайловича.
— Согласен, конечно, — ответил Горюн, — я буду работать там, куда партия направит.
И будто рухнула, погасла с этими словами какая-то надежда в душе Горюна...
— У вас семья? — спросил Свердлов. — Насколько мне помнится, жена и сын?
— Так и есть...
Ах, лучше бы не задавал Свердлов этого вопроса! Лучше бы... Изменился в лице Горюн, умоляюще посмотрел на Якова Михайловича.