И ещё было то письмо полной неожиданностью, потому как я про ваше тревожное положение никому, кроме Якова Михайловича Свердлова, не говорил ни единого слова. Да и ему не обмолвился бы, когда б он сам не спросил... А я как повидал его недавно, так, наверно, на моей личности было написано всё твоё письмо. Он душевности необыкновенной, наш председатель ВЦИК. Как увидел меня, так сразу и сказал: ну, мол, ожил наш Горюн. Благодари, говорит, Анатолия Васильевича Луначарского да Валериана Владимировича Куйбышева.
И ещё тебе сообщаю, что работать теперь буду в Народном комиссариате продовольствия у товарища Цюрупы. Вызывал он меня, беседовал, а потом сказал: ну, ты мужик деловой. А чего делового у меня он отыскал, понять не умею. И сказал он мне, чтоб привёз я вас с сыном в Москву жить навсегда, стало быть. Я так думаю, голодно будет вам. А в деревне нельзя — как дознаются наши мироеды, что я на хлебной линии, изжарят вас на огне в дому, это уж точно. А может верно, в Москву? Ты теперь решай вместе со мной, как равноправный член нашей семьи.
За сим кончаю писать. Надеюсь, что скоро встретимся — то ль в Самаре, то ль в Москве, то ль ещё где. И поеду я трудиться туда, куда направит меня моя Коммунистическая партия большевиков. Целую вас и низко кланяюсь, ваш муж и отец Порфирий Горюн».
Глава сорок первая.
Последние дни
Ночью хорошо думается, особенно на мягком кожаном диванчике перед удобным вагонным столом, под монотонный стук колёс. За окном стужа, хлещут по окнам, налипая и тут же оттаивая, снежные комья... Вспомнилась Якову Михайловичу Рига — сказочный город-терем из тридевятого царства, тридесятого государства. Для него этот город — столица революционного края, столица верных, преданных Советской власти латышских стрелков, её героев, рыцарей.
— Товарищи! — говорил Яков Михайлович на первом съезде Советов Латвии в январе 1919 года. В вашем лице я приветствую те массы, которые в борьбе за отвоевание своих прав, отнятых у них бывшим германским империализмом, подготовили это торжество, празднуемое ныне нами. Ни с одной страной в мире мы так тесно не связаны, как с красной Латвией. Тысячи лучших товарищей, изгнанных отсюда полчищами империалистической Германии, сохранили в России своё единство и боролись вместе с нами. Ни с кем мы так тесно не связаны, как с латышскими стрелками...
В те дни в Германии было совершено убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург... Сколько горя обрушилось тогда на русских большевиков, так любивших руководителей немецкого рабочего класса. С каким энтузиазмом ещё в декабре прошлого года делегаты Всероссийского съезда земельных отделов, комбедов и сельскохозяйственных коммун избрали почётными членами съезда Ленина, Свердлова и Карла Либкнехта, признанного вождя германской революции. «Шейдеман и Эберт убили великих, верных и честных революционеров Либкнехта и Люксембург, — писал Свердлов в обращении ко всем Советам Германии, ко всему рабочему классу, — впервые восставших против войны, впервые поднявших знамя мира и революции, за то, что они требовали для пролетариата реальных прав и реальной власти...»
Семилетний Андрейка спросил:
— Папа, за что буржуи убили Карла Либкнехта?
— За то, что он был революционером.
— Значит, и тебя могут убить буржуи?
Клавдия Тимофеевна смотрела на Якова — что он ответит сыну на вопрос, исполненный тревоги за отца.
Свердлов отвечал, как всегда, спокойно и серьёзно:
— Конечно, сынка, могут убить. Каждый день могут убить, но тебе не надо этого бояться. Когда я умру, я оставлю огромное, замечательное наследство, лучше которого нет ничего на свете. Я оставлю тебе ничем не запятнанную честь и имя революционера.
После поездки в Латвию, возвратившись в Москву, Свердлов провёл совещание начальников политических отделов фронтов — необходимо было посоветоваться, какими быть политотделам, чем заниматься.
В конце января — снова поездка, на заседание Центрального Бюро Компартии Белоруссии — решался вопрос о созыве первого Всебелорусского съезда Советов. Уже через три дня Свердлов выступил на этом съезде с приветствием. Он прочитал постановление ВЦИК о признании независимости Белоруссии.