— Раньше, — говорил Михаил Израилевич, — была фирма и не было в ней работников, один хозяин. Теперь нужно думать о том, где брать деньги, чтобы платить рабочим. А то будут рабочие, но не будет фирмы. Правда, растут сыновья, присматриваются, учатся моему ремеслу. Но пока они ещё слабые помощники.
В этих словах гравёра не было упрёка.
Однажды к киоску подошёл высокий усатый мужчина, в широкополой шляпе, косоворотке под шнуром, в поношенных брюках, заправленных в сапоги. В руках у него была массивная трость. Гравёру показалось, что он где-то видел этого человека, который густым, раскатистым басом проокал:
— Вот так отлично — фирма, и никаких гвоздей! И сколько же миллионов на текущем счету этой фирмы?
Свердлов ответил самым серьёзным образом, без малейшей улыбки:
— Разве такие мастера, как я, считают свои миллионы?
— Хорошо, это хорошо... Ну давайте, уважаемый миллионщик, знакомиться. Пешков я, Алексей Максимович, для наших свирепых властей — корреспондент «Нижегородского листка» и «Одесских новостей».
— Очень приятно. Моя фамилия Свердлов. Что могу для вас сделать? Может быть, вы хотели бы иметь визитные карточки или, к примеру, свою личную печать? Я могу выполнить и типографские работы. Конечно, книгу не напечатаю. А так...
— Что же, начнём, пожалуй, с визитных карточек. Знай, мол, наших. И много с меня возьмёте?
— Для вас сделаю бесплатно. Нет, вы не подумайте, что я такой богач. Деньги мне никогда не мешали — надо кормить жену и шестерых детей. Но я хочу сделать вам, господин Пешков, так, чтобы все видели, на что способен гравёр Свердлов.
— Для рекламы, значит, потребовался вам литератор Пешков?
Свердлов замялся:
— Если я скажу «да», это будет некрасиво. Если скажу «нет», это будет неправда. Так лучше скажу так: мне просто хочется сделать приятное литератору Пешкову. А?
— Ну, обезоружили вы меня, мастер. Совсем обезоружили. Начнём с визитных. И приду за ними к вам в мастерскую. Очень уж заинтересовала меня ваша фирма.
Пешков оглянулся по сторонам и, убедившись, что никого нет, наклонился к гравёру:
— Только реклама, по правде говоря, с моим именем может оказаться неважной. Полиция и жандармы меня недолюбливают. Ну да ничего, работёнки я вам, кажется, подкину... Так что ждите в гости, миллионщик.
В мастерскую он заглянул на следующий день и с тех пор стал бывать часто. Пришлась ему по душе и эта мастерская, и мягкий юмор её небогатого владельца, работающего день и ночь, и подмастерья, которые звали хозяина Михаилом Ивановичем и говорили о нём как о человеке доброй и щедрой души.
У Якова с Алексеем Максимовичем всегда был разговор об одном: что бы ещё прочитать?
— «Овода» неплохо бы.
— Уже. Ещё в прошлом году, — отвечал Яков. — И «Спартака». И «На рассвете» господина Ежа, и «Червонный хутор» госпожи Дмитриевой, и «Андрея Кожухова» господина Степняка-Кравчинского.
— Ты... того... Не надо писателей господами величать. Ну какие мы господа? А теперь с Короленко познакомься. О-отличный писатель!
Был у Якова к Пешкову ещё один вопрос, да так и не задал он его: не согласится ли Алексей Максимович прочитать их гимназический журнал? Разве можно говорить Алексею Максимовичу, уже известному писателю, о рукописном журнале, редактировать который учащаяся молодёжь поручила Володе Лубоцкому и ему, Якову. Конечно, очень хотелось показать Алексею Максимовичу, как высмеяли тупого преподавателя древней истории, какую карикатуру на него нарисовали. Но нельзя — начнутся вопросы, на которые не ответишь: как появился журнал, кто в нём участвует? Мальчишки поклялись никому не говорить, что у них в гимназии есть тайный кружок и читают они в том кружке Чернышевского и Герцена, штудируют «Исторические письма» Лаврова-Миртова, статьи Михайловского, изучают политэкономию, брошюру «Царь-голод». Придётся ведь рассказать и о том, где достаёт Яков такие книги. А это строжайшая тайна.
— Может, надо было признаться? — усомнился Володя Лубоцкий.
— Нет, не имеем права.
Однажды когда подмастерья ушли домой, Яков услышал, как отец сказал матери:
— Спи, Лиза. Я ещё немного поработаю.
— Отдохнул бы, Миша. Горит, что ли?
— Горит, Лиза. Алексей Максимович просил. Ему это очень важно.
Когда отец вышел, Яков тихо, чтобы никого не разбудить, пошёл в мастерскую. Там горела лампа.