В ту холодную октябрьскую ночь 1905 года многие в Екатеринбурге не спали.
Начальник полицейской части подозвал к себе подчинённого городового. Он не помнил его фамилии, все сослуживцы называли здоровяка Мухомором, очевидно, потому, что нос его напоминал ядовитый гриб: красный с белыми пятнами.
— Форму давно носишь?
— Четыре года, вашество...
— Драться умеешь?
— Кулаками, что ль?
— Можно и кулаками, — презрительно скривился начальник. — А лучше палкой.
Мухомор бессмысленно выпучил глаза:
— Поясните, вашество... мне приказ-то...
На лице начальника дёрнулся ус.
— Никаких приказов! Слыхал, что на площади было?
— Так точно, вашество...
— А крамольники, социалисты... Ну?
— Так точно. Про сегодня, значит?.. Про митинг?
— Да. Короче говоря, возьми цивильный костюм у дежурного по части, и пойдёшь разгонять этот сброд. Но помни, что служишь в полиции, — ни слова.
Мухомор никак не мог понять, чего хочет от него начальник. Он привык слушаться с первого слова. Но почему крамольников нужно уничтожать палкой, а не из револьвера, не мог взять в толк.
В дверь заглянули. Показалась знакомая Мухомору физиономия — этого лавочника ему приходилось не раз отправлять в участок за пьяные драки.
— Сгинь, — цыкнул Мухомор.
Но начальник остановил его:
— Входите, Белозерцев. Возьмите себе в помощники этого... У него, кроме физической силы да кулаков с трёхпудовую гирю, никаких достоинств нет. Вполне может орудовать оглоблей от пожарной повозки.
Мухомор понял эти слова как приказ. Переодевшись, он отправился в пожарную часть, заприметил там лежащую без дела красную массивную оглоблю и пробормотал, взвешивая её на руке:
— Сгодится.
Белозерцев, ухмыляясь, сказал:
— Вот это помощник! Мне бы в лавку такого...
— Ну-ну, — запротестовал Мухомор не слишком решительно: ведь этот лавочник хоть на один день, но всё-таки начальник.
А когда Белозерцев пригласил его выпить гранёный стаканчик и предупредил, что это тоже приказ, полицейский совсем приободрился. Он то и дело поплёвывал на ладони и вскидывал, как пёрышко, оглоблю...
Утро было хмурым и ветреным. Откуда-то с гор доносился странный, непонятный запах горелого.
Неожиданно рано в квартиру, где ночевал Андрей, пришёл Бессер.
— Что случилось?
— Вам нельзя идти на митинг. Я видел, как возле полицейской части шепчутся пьяные мясники. У них глаза налиты кровью, а губы трясутся, как у бешеных собак. Они хотят устроить погром, это очевидно.
Свердлов с улыбкой подошёл к Бессеру:
— Дорогой Александр Александрович, всё будет хорошо.
— Смотрю на вас — вы словно рады этой опасности.
— Я не отступлю.
— Знаю... Только просил бы вас принять от меня небольшой подарок.
— Подарок? В честь чего? — искренне удивился Свердлов.
— Просто так. Дарить эту вещь — необходимость. Я ведь теперь могу это объяснить теоретически.
Бессер, не прощаясь, вышел. Яков понял, что находится в свёртке, который оставил ему Александр Александрович. Наган...
За Свердловым зашли товарищи, и они вместе отправились на площадь Кафедрального собора. Там, окружённый густой толпой екатеринбуржцев, Андрей поднялся на деревянный, взятый, очевидно, с какого-то склада ящик и начал говорить.
Его перебил пьяный, хриплый голос:
— Братцы, не слушайте его! Он стоит на ящике, а в ящике бомбы... Долой его! Бей!
К такому обороту дела горожане, очевидно, готовы не были — они пришли на мирный, гарантированный манифестом свободный митинг. Зашевелились, забеспокоились люди.
И вдруг раздался выстрел, другой...
— Товарищи! Чёрная сотня — вот кто получил свободу щедрым актом царя! Хулиганы безнаказанны, полиция мирно спит... Она решила расправиться с народом руками пьяных лавочников.
Но продолжать речь было бессмысленно. Свердлов оценил обстановку: выстрелы напугали участников митинга, и многие разбегались кто куда. А пьяные, хриплые голоса продолжали вопить: «Бей его, бей!»
— Товарищ Андрей, идите за мной, — услышал Яков голос хозяина одной из конспиративных квартир, Александра Васильевича Патрикеева. Как и было условлено на случай необходимости, он повёл Свердлова к зданию Волжско-Камского банка, куда уже отходили другие товарищи...
Мухомор в тот день был пьян не от водки, хотя и выпил изрядно, — он захмелел от жажды крови, от ощущения безнаказанности. Он нёс в руках оглоблю, гордый и воинственный, бил, калечил бегущих, падающих, испуганных насмерть людей.