Конечно, во имя Бога и подданство сменишь. Его Величество всегда придавали слишком большое значение вере.
— Обязательно, ми примо.
Этот сад не закончится никогда. Куда лучше, когда монарх предлагает встретиться на рыбалке, которую столь же трепетно любит, как эти очаровательные зелёные кусты.
— Дон Рокэ…
Даже так? Слишком душевно для деловой беседы. Сейчас Филипп скажет либо про женитьбу, либо про отца, либо про Бога. В следующий раз надо бы настоять на рыбалке, там короля не заносит… И можно отвлечь от разговора. Утопить кого-нибудь, например.
— Ваше Величество?
— Он всё видит, — тихо и задумчиво говорит король. Глаза в глаза, смотри и слушай. — Еретики за всё ответят на том свете, но и мы не можем сидеть сложа руки, как верные сыновья Его. Я искренне рад, что ваша вера придаёт вам сил бороться. Вся кровь, что на ваших руках, в угоду Господу.
Почтительно склонить голову и приготовиться молиться, в этот раз бежать некуда. Конечно же, вера в то, чего ты никогда не видел, придаёт сил. Вера, а не собственные руки, собственные глаза, собственный корабль. И кровь еретиков, без сомнения, отличается от прочих, иначе бы их нельзя было резать. Каково милосердие!
— Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё…
Терпи, это почти конец. Слова вбиты на всю жизнь, но за ними по-прежнему ничего нет.
— Да придёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Эта короткая, эта даже нравится. Мелодично, можно было бы спеть под гитару, но за такое, как говаривал отец, сожгут. Что там Луиджи говорил про атеистов и евреев? Наказывают не тех, кто верит или не верит. Наказывают тех, кто не умеет вовремя замолчать. В этой стране не выжить без креста, и с этим ничего не поделаешь.
— Аминь.
— Аминь.
***
Луиджи проснулся от изысканного французского ругательства, раздавшегося прямо у него над ухом. Испанская сиеста — дело заразное: даже если у тебя нет привычки спать после обеда, все равно приляжешь за компанию и очнешься вечером. Как выяснилось, это правило не распространялось на Марселя: Джильди успел заснуть и проснуться, а виконт все еще скрипел пером и зубами — через раз.
— Стих не дается? — участливо спросил боцман, не удержавшись от зевка.
— Хуже, — Валме развел руками, милейшая привычка, — письмо на родину. За почти месяц я так и не удосужился его сочинить, хотя начинал… Вот как бы ты сообщил своему батюшке, что плюешь на возвращение домой и уходишь в море? Я уже пятый раз переписываю.
— Мой отец был капитаном корабля, Марсель, если бы я сказал обратное…
— Ой, прости. Тогда спи дальше.
Спать уже не хотелось. Опершись на локоть, Луиджи мельком осмотрел комнатушку, которую они поочередно оплачивали средствами из награбленного на «Короле Артуре». Ничего, кроме кружевных занавесочек, не цепляло глаз. Жарящее солнце оставило после себя только отблески света и духоту, где-то за окошком жужжала то ли облагороженная муха, то ли опростившаяся цикада.
На первом этаже тоже просыпались и начинали весело переговариваться. Кто-то цокал копытами, кто-то засмеялся, радостно закудахтала хозяйка заведения, встречая гостей. Марсель всё скрипел. Вообще Луиджи прекрасно понимал его нежелание возвращаться домой, хотя и не знал, что перевесило — приобретённый на «Сан-Октавии» моряцкий опыт или что-то неладное на родине. Так или иначе, дома бы Валме точно не узнали — перед глазами стояло утро, когда Рокэ без объявления войны прыгнул в воду и вернулся с бессознательным полноватым незнакомцем, который потом упрямо завивал волосы еще неделю и смотрел на матросов с брезгливо поджатой губой. Надо отдать должное, виконт очень быстро преодолел все свои стереотипы, а потом и вовсе влюбился в экипаж. Теперь стройный подтянутый кавалер с убранными в высокий хвост выгоревшими волосами думал только о том, как остаться на судне, и это поневоле восхищало.
— Дырку просмотришь, — беззлобно огрызнулся Марсель, покусывая кончик пера. — Я вам целый нужен, если нужен, конечно.
— Дон капитан сказал, что нужен, а ты еще сомневаешься.
— Только не говори ему, утопит!
— Кого утопить?
Последняя реплика раздалась уже с порога — Рокэ в слегка запыленном дорожном плаще бросил на край кровати шляпу и следом себя, заставив боцмана немного потесниться.
— Вы быстро, — недоумевал Луиджи. Обычно они простаивали в порту от полутора месяцев, ожидая, когда капитан уладит государственные и семейные дела.
— Если для вас месяц непрерывного общения с отцами и монархами — это быстро, могу только позавидовать, — отмахнулся Алва, созерцая потолок. Он выглядел уставшим, но хотя бы живым, а не как обычно по прибытии. Луиджи слез, не желая оказаться полностью скинутым на пол. — Что тут нового?
— Я грёб, — объявил Марсель, смахивая бумаги со стола. — Теперь я умею грести. Я молодец?
— Несомненно. А вы гребли, Луиджи?
— Пару раз пришлось… Но Марсель ловил рыбу, а я помогал чинить чью-то лодку. Как она уцелела, вообще непонятно, но вроде залатали.
— Не расстраивайтесь, скоро придётся грести ещё, — утешил капитан и бросил взгляд сначала на стол, потом на шкаф. — Вы настолько меня не ждали, что здесь даже нет вина?
— Когда вы в последний раз вернулись, то попросили не вино, а шпагу и кого-то, кого можно заколоть, — Джильди постарался быть любезным.
— В этот раз обошлось без брата и дурацких дуэлей по дороге туда, — объяснил Рокэ. — Тем не менее, кто-нибудь из вас хочет составить мне компанию этим вечером?
— Не тянет напиваться по такой жаре, — а ещё он обещал заглянуть к очаровательной дочке рыбака, но об этом говорить не хотелось.
— Вы говорите, напиваться? — встрепенулся Марсель. — Я готов. Дамы будут?
— Одна в комплекте со своим мужем, остальные — все, кого найдёте, ваши. И если вы сорвались на улицу покупать себе рубашки, захватите заодно какие-нибудь цветы.
— Любые? Впрочем, положитесь на меня, — Луиджи поймал себя на том, что смотрит на опустевшее кресло, а Марселя уже как ветром сдуло, и кричит он из коридора. — Что я, цветов не покупал, что ли?..
— Готов поспорить, ты давно их не покупал, — вполголоса пробормотал боцман и занял кресло. Бумаги под столом валялись в беспорядке, ничего личного в них явно не было, а единственную важную тетрадку Валме либо убирал в сумку, либо держал при себе, впрочем, при любом удобном случае предлагая почитать. По-французски, а затем — по-испански. — Когда мы отчаливаем, дон капитан?
— Дня через… три, — Рокэ заразительно зевнул и начал лениво расстёгивать камзол, потом бросил на середине. — Спешите, Луиджи?
— Как всегда.
— А вот не спешите. Бланка — чудесная девушка, и отец у неё — добрая душа.
— Откуда вы всё время всё знаете?! — едва не взвыл боцман. — Я даже не намекнул!
— Во-первых, — дон капитан сбросил левый сапог, не делая ни одного лишнего движения, — у вас всё написано на лице. Во-вторых… — Правый. — Я в этом городе знаю больше рыбаков, чем аристократов, и по пути пообщался с отцом вашей подруги. И вот что, Джильди, если я ещё раз услышу страдальческие стенания по вашему прошлому, «Сан-Октавия» уплывёт без боцмана.
— Почему ваше утешение похоже на угрозу?
— Потому что я угрожаю. Изгнанием. Идите отсюда, живите и любите, а мне дайте поспать в одиночестве, — велел Алва и закрыл глаза. Зная, что настаивать на чём-либо после этого чревато последствиями, Луиджи послушно вышел и спросил у хозяйки, в какую сторону пошёл Марсель. Цветы… Какие цветы понравятся Бланке?
***
Надо было последовать примеру Рокэ — выгнать всех из комнаты и из дома в целом, запретить приближаться под угрозой выстрела и спокойно поспать часа два, но Марсель потратил эти два часа на сногсшибательную беготню по городу. Цветы он оставил на последний момент, а вот с рубашками оказалось туго. И не потому, что в Кадисе не шили рубашек — шили же! А потому, что кое-кто напрочь отвык от приличной одежды. Вот так виконт Валме поймал себя на том, что смотрит на расписную оранжево-розовенькую рубашечку в цветах восходящего солнца, а она ему не нравится.