— В чём дело? — вот так, стараешься быть холодным и непроницаемым, а голос звучит, словно пожить приглашаешь. Если бы Луиджи умел владеть голосом, как дон капитан… Впрочем, Алва бы скорее пригласил старуху на борт и мило с ней болтал — о каких-нибудь допотопных языческих древностях, ну или просто о море.
— Погадаешь, бабуль? — внезапно прокричал Марсель, свисая с бушприта. — Я спущусь!
У этого-то что на уме?! Луиджи только посторонился — не надо пускать ведьму на корабль, женщинам там вообще не место, даже таким. А Валме пусть делает, что хочет, только не умирает и не ранится — больше он не вынесет чужих страданий…
— Платта, — загадочно и страшно улыбнулась Гарра.
— Платта будетт, — подтвердил виконт и хмыкнул. — Только сначала скажи, зачем пришла. Не наговорились вы, что ли?
Джильди вкратце пересказал про злой дым и прочее, что успел узнать сам. Условились о плате — какое-то колечко, какие-то бусы, остались в трюме «Славы» с незапамятных времён. И к чему это всё? Будущего захотелось? Луиджи и так мог сказать виконту, что всё плохо и будет только хуже. Но Марсель как будто тоже напрочь забыл, с чего начал разговор, и — удивление и ужас! — стоял молча.
— Ты чего? — опешил Луиджи. — Или вы все решили свести меня с ума? Скажи что-нибудь!
— Какие травы? — что настораживало сильнее, Марсель даже не улыбался этой своей улыбочкой, которая кого хочешь подкупит. И пристально смотрел на ведьму. — Ты же меня хорошо понимаешь, бабуль?
— Понимаю, — неожиданно чётко отозвалась ведьма.
— Если я покажу… траву, ты узнаешь, подходит она или нет?
Джильди ничего не понимал, а вот Гарра словно подглядела в будущее без них — потому и пришла. В напряжённом молчании они ёжились под колючим приморским ветром и смотрели, как Марсель перебирает какие-то листы в тетради — стихи, заметки, письма, перерисованные карты.
Меж первой и второй страницами лежал высохший пожелтевший лист причудливой формы. Ведьмины глаза расширились, и она всем телом подалась вперёд.
— Боюсь, остался только один, — Валме опять улыбался, но голос звенел, как натянутая струна. Неплохой результат — Луиджи вообще говорить не мог. — Это… всё, что есть. И он засох.
— Сэмля Колумба. Сэмля Понсе де Леона, — прошелестела Гарра, протягивая руку к листу, но не касаясь его. — Тты ретткий везунчик. Этто лист от слой тым, от сэлёная гниль. Толко он имеет такие кончики.
— Растереть кончики, — пробормотал виконт, — и что-то вроде подслащенной воды. Во всяком случае, это сказала туземка.
— Точно? — насторожился Луиджи, соображая, что к чему. — Ты не ошибся?
Они посмотрели на ведьму — старая женщина только покачала головой и дала понять, что рецепта она не знает. Только травы и порошки в чистом виде, не пропорции.
— Уверен, — твёрдо сказал виконт. Над ними пролетела морская чайка, огласив свой полёт зловещим надсадным криком. — А если ошибаюсь, что ж, отравите и меня тоже.
***
Старый эль, выдержанный в бочке лет пять или шесть, не меньше, был крепок и хорош. Капитан «Эльфийки» всех угощал: по таверне летали добродушные шутки, мол, только этим капитан «Эльфийки» и занимается, что угощает. Ричард осоловел ещё на пороге от одного запаха, но лучше напиться вдрызг вместе со всеми, чем потом слышать за спиной и в лицо, что ребёночек не выдерживает. Сегодня, правда, о «ребёночке» все забыли — морякам было, что запить.
— Что-то мы будем делать, — вздохнул боцман… чего-то там, не «Камелота», вот пусть и катится куда подальше. Дик сжал зубы и выдал подобие улыбки. Плеснуть бы кому-нибудь элем в рожу, да не выйдет.
— А что делать? — отмахнулся ещё один расплывчатый незнакомец. — Деньги городские выпрашивать и выкупать святых отцов обратно! Не убили ж они их…
— А ведь могли, что странно! Могли же! Ух, как я сдрейфил-то, когда…
По сотому кругу начался пересказ стычки в заливе. Нет, он этого не выдержит! К скамье пригвоздили чувство долга и крепкий эль. И всё заново, заново, заново — вот обманный ход не срабатывает и играет против них, вот они спешат к незащищённому «Генриху» и не успевают, вот «Генрих» захвачен и все, кроме гребцов, убиты… Выжившие уверяли, что в их старого доброго капитана вселился бес и велел послать корабль на смерть, а потом пропал: а что же, а как же, одежда-то капитанская, приказывал по-английски, больше-то в дыму пороховом ничего не видно!
— Вам подлить, лейтенант?
— Si, gracias, — пробормотал Ричард.
— И потом как завернём! — выкатывал глаза выгоревший длинношеий матрос. Похоже, с «Генриха». — Ну мы-то думали, так надо…
— Думал он, балда! — думавший получил несколько тумаков с разных сторон. — Видит Бог, кончай уже всё на Сатану сваливать! Испугались вы просто, вот что, и всем дорогу подрезали!
Да уж, Сатана… Выбравшийся с того света и вернувшийся на море. Ричард смутно помнил о маячившем на горизонте судне с востока, скорее всего, это была какая-нибудь поддержка из колоний. Он был уверен, что корабль не с испанских берегов — дон Рокэ предпочитал действовать в одиночку, что против одного сильного судна, что против пяти слабых.
Но «Сан-Октавия» сгорела… Дик махнул рукой и двумя большими глотками осушил кружку. Было уже совсем невкусно, но что делать, если не пить?! Конечно, испанцы выжили. Выжили, выбрались, все целы и невредимы, и вообще его это ни капли не волнует! Они враги и точка. Только смотреть на умирающий корабль больно всегда, и неважно, сколько лет ты на нём провёл и кем ты там был.
Это им с рук не сойдёт. Даже если дон капитан и остальные мстить не будут — или будут, но не за это, — король Филипп вряд ли обрадуется, узнав о кончине лучшего из своих суден.
— Хоть что-то хорошее, — с удовольствием заметил сосед по попойке. — Подожгли испанцам задницу.
Только больно будет вашей заднице, ребята, и ничьей другой… Ричард встрепенулся и, не с первого раза совладав с языком, переспросил:
— Ктати… кстати… кто поджёг?
— Не зря, — снова выпучил глаза генриховец, глядя сквозь Дика на ближайшую бочку эля, — не зря боцман-то наш рабчонка купил…
— Р… раба?
— Ну так! На дальних берегах это было, на нездешних… ну, где испанцы понаоткрывали и французам не дают… Цветочное там чего-то, — дал точную характеристику матрос. Ричард старался слушать, хотя в голове шумело, как на море в шторм. — Пацанчик-то немногим старше тебя, лейтенант, но у своих был типа знахаря местного, в травках всяких да порошочках разбирался. Весёлых травках тоже, как без этого, — за столом загоготали. — Ну вот… И ядов всяких на борт натаскал. Крыс травили, врагов травили, непослушных на корабле тож травили — а чо они не слушаются? Капитан был строгий… ну, пока не умер вот тогда…
— И что же он, на корабль ихний пробрался?
— Да не, — затряс головой генриховец. — Искр-то помните, сколько летало? Пули эти, тепло ещё, свечи всякие? Ну он в порох подсыпал эту дрянь свою… Корабль — пшик, как заполыхает! Да только не просто заполыхает, а с этим… не помню, как пацанчик называл.
— На дикарском языке небось называл, — подсказали слева.
— А по-нашему — гниль зелёная, — неожиданно отчётливо произнёс ещё кто-то. Дик удивился, как трезво прозвучал его голос, потом понял, что за этим столом трезвых нет вообще — всё познаётся в сравнении.
— Теперь вспомнил… жуткая штука, просто страсть. Удушье, что аж с ног валит, если вовремя не подоспеть — сразу же кранты, — запугивали матросы, имевшие дело с ядом. — Оно же в лёгкие-то сразу… в эти… лёгкие?
— Лекарь из тебя, у! Лёгкие они…
— Вот… И кранты, — довольно повторил он. — А не сразу если, один из наших, англичанин, то есть, плавал и на себе проверял. Еле спасли бедолагу! Он ради знания, говорит, себе впрыснул… Там можно воздухом травануться, а можно сразу в кровь, порежешься о стебель — пиши пропало. Но он не сдох, — за столом протянули удивлённое «о». — А так вот, говорит. Сколько-то там часов или даже суток без сознания можно пролежать, а потом уж… как повезёт.