— Не было, но ты же просто обожаешь всё делать сам, — краем глаза он засёк, что Алва нащупал внушительные царапины на груди и над ключицами. — Не вздумай больше задыхаться при мне, я не переживу.
— Хорошо, как меня отравят в следующий раз — попрошу тебя выйти.
— Я серьёзно, Рокэ!
— Я тоже. А ты не вздумай сидеть у моей постели и страдать, я пока умирать не собираюсь.
— Жизнь полна неожиданностей, и вообще, я долг возвращаю, — на ум пришла лучшая формулировка, какую только мог принять дон капитан. — Луиджи донёс, что ты караулил мою раненую руку.
— Руку, а не тебя, — парировал Алва. — Я ещё могу понять Хуана, у него это дело привычки, но ты бы шёл на палубу…
— Кто здесь хотел поспать в тишине?! — почти заорал Марсель и для убедительности скорчил возмущённую гримасу, хотя на него никто не смотрел. — И это у меня язык длинный! Тебе вообще не стыдно?
— Ты меня с кем-то перепутал? — вопросом на вопрос ответил капитан и тихо засмеялся. На этом перепалку можно было заканчивать, и Валме с чистой совестью вытащил карту и перо. Может, если немного подправить Испанию, из неё выйдут британские острова.
С вахтенным журналом дело обстояло проще — обложка обгорела, а страницы остались целы, но карты почему-то не были защищены вообще никак. Или выпали, пока суть да дело? Ладно, переписывать — так всё, благо бумаги на «Славе» — хоть всю палубу в три слоя застилай.
Погрузившись в мудрёные моряцкие словечки и монотонное описание курса, виконт быстро начал клевать носом. Почему-то Рокэ предпочёл не иронизировать хотя бы на полях морского документа, может, не рассчитывая, что кто-то будет это читать, кроме него.
— А что Хуан? — шёпотом спросил Марсель. В ответ послышался разочарованный вздох. — Нет, я замолчал, просто проверяю, вдруг ты там умер…
— В таком случае ты бы заметил.
— В тот раз не заметил, — заворчал Валме. — И ты даже не сказал, что вот-вот грохнешься. И…
— Хорошо, что там Хуан? — хмыкнул Алва. Вот ведь подлец испанский!
— Ничего, на тебя похож. Темнит, ничего не рассказывает и пугает какими-то ядами и страшными клятвами двадцатилетней давности. Он всегда таким был?
— Всегда, во всяком случае, те самые двадцать лет, что я его знаю. Было бы непросто выйти из работорговли весёлым и доверчивым человеком.
— Вот кого он мне напоминает! Иногда взгляд такой, что ещё одна оплошность — и меня на рынок…
— Почему ты решил, что он находился по ту сторону прилавка? — Марсель выронил перо, прикинув, насколько он промахнулся. — Строго наоборот. Угодил из рабов в слуги, не самый редкий случай в истории.
— И позволь угадаю, эту увлекательную историю мне лучше спросить у самого старпома, когда я добропорядочно выйду и оставлю тебя в тишине?
— Очень мудро с твоей стороны, — зевнул Рокэ и сделал вид, что его здесь нет. Порадовавшись внезапной похвале и отметив про себя, что надо потрясти Суавеса за плечи на предмет интересных рассказов, Марсель добропорядочно никуда не пошёл.
***
1566
Каждое утро он думал о побеге, но мысль так и оставалась мыслью.
Альбасете никогда не был столицей, но мелким паршивым городком тоже не выглядел, вовсе нет — один ежегодный рынок чего стоил. Говорят, эта ярмарка сильно подняла престиж города и провинции и стала первым шагом к процветанию. Альбасетская ярмарка интересовала Хуана не больше, чем собственно Альбасете, а именно — никак, но это было лучше, чем ничего. И гораздо лучше, чем вынужденное рабство.
Внезапная свобода настораживала его. Тем более, что это ненадолго. Одному из грандов короля Филиппа, десятый год сидевшего на испанском троне, было поручено разобраться с морской работорговлей, а из-за многочисленных войн, колонизаций и просто грабежей более слабых стран рабов «наплыло» немало. В основном — с северных берегов Африки, но бывали и исключения.
— Ты испанец?
Хуан поднял глаза на герцога Алва. Капитан корабля, на котором ему довелось провести последние несколько лет — половину своего юношества, в грубой форме велел отвечать на вопросы господина гранда и ни в коем случае не дерзить. Отвечать не хотелось, хотя под пронзительным взглядом герцога можно было и умереть нечаянно.
— Когда задают вопрос, — глядя куда-то поверх него, сказал герцог, — лучше ответить. Дело не в том, в каком положении находишься ты, а в каком — я. А в том, что это положение может измениться. Ещё раз. Ты испанец, юноша?
— Да, — давно он не говорил так просто на родном языке.
— Хорошо. Добавляй «сеньор». Как оказался среди рабов?
— Не помню, сеньор. Мне было меньше десяти лет. Войны, сеньор.
— Войны, — повторил дворянин. Хуан видел разных людей, самых разных, и этого можно было отнести сразу к двум категориям: первая — опасен, вторая — очень опасен. И совершенно нечитаем. — Что ж, даже если ты говоришь неправду, это не страшно. Ты же не хочешь и дальше сносить страдания и переходить из рук в руки?
А что вы предлагаете? Неужели не продадите меня кому-нибудь ещё? Без особых эмоций Хуан молча смотрел на герцога, видя краем глаза, как маленький смуглокожий парнишка из какой-то колонии нетерпеливо переминался с ноги на ногу и что-то теребил. Сам он стоял неподвижно, как статуя, в глубине души готовясь бежать или драться, и выжидал, когда разговор закончится.
Видимо, дворянин тоже обратил внимание на разницу и неожиданно усмехнулся.
— Поставлю вопрос иначе. Ты будешь служить мне? Никому не продам, если будешь вести себя… так же, как сейчас.
Казалось бы, на этом — все условия. Хуан не особо верил в то, что его никуда не сплавят дальше: ему доводилось после начала своего плена — а память действительно как отшибло после смерти родителей, — работать на разных хозяев. Все они в итоге избавлялись от своих слуг, заламывая цену повыше.
Был один маленький изъян: теперь он на родине и, в общем-то, не раб. Слуга. Это разные вещи, совершенно разные. Возможно, он даже будет получать свои деньги, а не еду и воду пару раз в сутки. Возможно, что-то изменится. Хуан осторожно прогнал эти мысли: надежда ни к чему хорошему пока не приводила, в отличие от веры. Его молитвы о том, чтобы избавиться от бесконечного мотания по Европе и рабского состояния, Господь услышал. Осталось посмотреть, что ему уготовлено после такой свободы…
Уже на пути в пресловутый Альбасете, где в отдалении от двора и жил опасный герцог, Хуан узнал, что сказали ему не всё. Служить он, конечно, будет герцогу, но сеньор совершенно неожиданно рассказал о своей семье. У супруги и младшей дочери были свои служанки, старшая вышла замуж пару лет назад; старший сын воевал и на родину возвращался нечасто, второй был приближен ко двору и вот-вот отправится с каким-то поручением, как дипломат. Третий погиб в одной из Итальянских войн, четвёртый, младший, прямо сейчас должен фехтовать со своим учителем, и это единственное, что он делает прилежно. Характеристика младшего наследника не очень обрадовала Хуана, особенно когда он понял, к чему клонит сеньор.
— Когда я тебя увидел, хотел приставить к Рубену, — продолжал рассказывать герцог, когда они проделывали оставшийся путь до особняка пешком, под заходящим солнцем. Особняка? Да это маленький замок, окружённый огромным садом! — Посчитал, что твой корабельный опыт пригодится ему на пути в Нидерланды. Или куда прикажет Его Величество… Но что-то остановило. Вы с моим младшим сыном почти ровесники. Надежда — глупое чувство, но, похоже, я испытал именно его, — дворянские усмешки — дело тонкое, и не разберёшь, искренне они появляются или нет. — Быть может, вы найдёте общий язык. Если это вообще возможно.
Если бы он ещё что-то чувствовал, Хуан был уверен, он бы либо испугался, либо заинтересовался. В сердце жила одна лишь сухая, расчётливая настороженность, и та из-под палки. У него не было никаких оснований доверять новому господину, а уж его сыновьям — и подавно. Дворянские дети обычно избалованы до крайности, а когда вырастают, становятся только хуже.
— Я никогда не служил своим ровесникам, сеньор. Приглядывал за маленькими детьми и работал на взрослых.