Между тем за это время Лео научился вполне прилично танцевать. Даже тангониллу и свинг. В «Маскотте» у него уже завелись девушки, которые не шли танцевать с другими кавалерами, если он подавал им знак кивком головы. Они кивали ему в ответ, и это значило, что приглашение принято и никто его не опередит. Но красотой они, по правде сказать, не отличались. Одна—эта бы еще куда ни шло — вечно дожидалась своего старика, который по субботам играл в карты и в «Маскотту» являлся вдребезги пьяный. Старик был драчлив, и во рту у него недоставало нескольких зубов.
Значит, и эта не годилась.
В другой раз Лео подговорил Биви привести с собой ученицу из салона Лехнера, Нини. На равных правах, то есть она должна была сама за себя платить. Фундамент у Нини был с Ульмский собор, а когда Лео собрался покрутить ее в «винте», так называлась весьма важная фигура слоуфокса, у нее еще выглянула голубая нижняя юбка. Нет, и Нини тоже была грош цена.
Но ведь есть еще Марилли Коземунд?.. Вот оно самое! Она-то уж, конечно, «та», думал Лео. Да, да, Марилли, красноволосая Марилли.
Тем временем вертихвостка Коземунд стала почти что взрослой. По будням в ней было метр шестьдесят четыре росту, по воскресеньям—без малого метр семьдесят, так как она надевала лодочки на каблуках. Туфли были великоваты, потому что принадлежали матери, но если положить в носок немного бумаги, то на малые расстояния вполне годились. Тонкие шелковые чулки, за которые Карл Коземунд должен был работать пять часов без передышки, ей купила Матчи, она видела себя возродившейся в дочери и была положительно влюблена в нее.
Предзакатная прическа Марилли возбуждала единодушную досаду всех жильцов дома. Красное великолепие ыло теперь разделено пробором так, что с одной стороны тяжелое и гладкое упадало едва ли не до выпуклостей под пуловером, почти закрывая правый глаз, другая же его половина была короче и оставляла открытым маленькое белое ушко. Марилли уже начала остро подпиливать ногти, а брови ее день ото дня становились уже.
Расцветшая девушка теперь часто и не таясь смеялась, и при этом в ее глазах взблескивали маленькие металлические искорки. Как в Данцигской золотой воде, когда ее взбалтывают. Марилли все еще дружила с Ханни. Со всеми мальчишками в доме она была на дружеской ноге. И все они запросто ее приветствовали: «Здорово, Марилли» или «Здравствуй, старуха!» Только хозяйский Карли, иногда надевавший цветную студенческую фуражку, вдруг стал высокомерно говорить ей «вы». Видно, считал, что, раз он учится, ему все позволено.
Угловатая Ханни все еще шептала что-то на ухо своей младшей и куда более красивой подруге. Когда эти обе, тесно обнявшись, шли гулять, казалось, что победитель дерби попал в одну упряжку с коровой. Но Ханни имела огромное влияние на Марилли. Потому что юной Коземунд, честной по отношению к себе, доставляли удовольствие хорошо замаскированные льстивые уловки Ханни. Были, наверно, еще и другие причины, по которым Марилли льнула к дочке Буннеров. В таком тихом омуте, как Ханни, много чего водилось.
Если бы кого-нибудь спросили, кто же был первым ее любовником, многие, наверно, показали бы пальцем на Вилли Герлиха* который теперь стал часто захаживать к отцу, или на юного шофера молочного магазина — ему никогда не удавалось сразу закрыть откидной борт своего грузовика, и он ругался на чем свет стоит. Или же на противного учителя пения Кюммеля, жившего в соседнем доме, который носил очки с толстыми стеклами и был, конечно, очень некрасив, но своими длинными, хлопающими шагами готов был тащиться вдогонку за любой юбкой.
Но это было бы неверно. «Холодно, холодно, даже не тепло», как говорится в детской игре, когда кто-нибудь ищет спрятанную вещь и никак не приблизится к ней. Но если кто-нибудь из чистого задора поставил бы такой вопрос: «Уж не слесарь ли Иоганн Мюллер?» — то спрошенному пришлось бы ответить: «Горячо, горячо, жжется!»
Этот мастеровой, сорока восьми лет от роду, разведенный, но пользовавшийся доброй славой, которому ни один желоб на крыше не казался слишком высок и была знакома любая сточная труба всех домов блока, однажды октябрьским вечером деловито и быстро совратил Ханни. В своей мастерской. Он, вероятно, и был причиной того, кожа на лице этой девицы сделалась значительно чище. Лошадиная ее голова, конечно, никаких изменений не претерпела. Этому не могла способствовать даже весьма греховная любовь слесаря. Ханни нередко, точнее раза два-три в месяц, захаживала в мастерскую господина Мюллера. Случалось, что там был кто-нибудь из клиентов или же господину Мюллеру надо было идти по вызову, тогда, конечно, ничего не происходило. И каждый раз после этого Ханни рассказывала все Марилли. Они сидели на скамеечке в скверике, там их никто не замечал, и Марилли говорила:
— Тут ничего не поделаешь, надо и мне поскорей это испытать.
И слова ее звучали несколько боязливо, так, словно в ответ она хотела бы услышать: «Чего ты торопишься, погоди, еще время есть!»
— Да пора уж,— между тем отвечала ее подруга.
Марилли до шестнадцати лет не хватало трех месяцев.
Нет, больше она ждать не намерена. Но тот, кого она для себя выбрала, звался Лео.
Когда двое молодых или даже не очень молодых людей вот так все время думают друг о друге, то кажется, будто их друг к другу толкает чья-то невидимая рука. Или: будто мысли одного, словно руки, ложатся на мысли другого. И если двое этим мыслям не противятся, то в один прекрасный день они оказываются вместе.
Привет, Марилли! — сказал Лео, встретив ее на лестнице. В руках у нее была бутылка оливкового масла.
Привет, старая дрыгалка,— отвечала Марилли, Лео ведь то и дело ходил на танцы.
Лео смотрел на ее пуловер.
Что ты на меня выпялился?
Хотел бы когда-нибудь стать таким же красивым, как ты,— засмеялся Лео, перефразируя модную песенку.
Давай попробуй,— сказала девушка.
Пойдем разок со мною, а? — Лео поперхнулся на слове «со мною».
С тобой? — Марилли поставила правую ногу на две ступеньки выше, и ее узкая юбка натянулась до отказа,
Ну как, Марилли?
Лео слегка заикался.
Погоди-ка, какой завтра день? — сказала Марилли и попыталась наморщить свой юный прекрасный лоб.
Четверг,— подсказал Лео,— ну и что?
Тут открылась дверь фрау Кампф, и оба они поздоровались с пышнотелой дамой, которая улыбалась и распространяла запах одеколона.
Лео посмотрел ей вслед, Марилли тоже, и Лео сказал:
От нее разит как от...
Как от чего? — удивленно переспросила Марилли.
Будто не знаешь,— ответил Лео не без надменности, и это явно произвело впечатление на Марилли. Она промолчала.
Ну и как же? — настаивал Лео.
А что ты собираешься со мной делать? — кокетничала Марилли, давно уже готовая сказать «да».
Приходи завтра в восемь, я буду ждать внизу у переезда железной дороги, — прошептал Лео.
Представление об этом первом свидании почти парализовало его голосовые связки, голова у него кружилась.
Ладно,— сказала Марилли, глаза у нее стали огромными.
Она ущипнула Лео за левую руку изо всех сил и убежала. Лео еще крикнул, впрочем, очень тихо:
Я возьму с собой одеяло,— и показался себе неимоверно взрослым, неимоверно отважным.
А она — лицо у нее было странное — перегнулась через перила и кивнула ему. Лео посмотрел на свою руку, на след от щипка Марилли и, отпирая дверь своей квартиры, жарко пробормотал сквозь зубы:
Никогда я не буду сыт твоими щипками.
Сегодня Лео уже два раза задел еще не изолированную проводку под напряжением в сто десять вольт, которую они прокладывали в управлении сельского хозяйства. И каждый раз чувствовал сильный удар, потому что руки у него с самого утра были влажные от волнения.
В обед он съел только половину своего томатного сырка, а другую отдал Гансу, который перемешал сырок с картофельным салатом. Шелерер спал, привалившись к лесам, в последнее время он опять очень ослаб. Бутылка
пивом, уже наполовину выпитым, стояла рядом; уровень оставшегося пива был отмечен синим мелком, иначе Ганс бязательно отпил бы, покуда хозяин бутылки спит.