Рабочий день, казалось, никогда не кончится. Лео повсюду видел лицо Марилли. Однажды на плечах у Тони Шалерера вдруг очутилась красноволосая голова Марилли и Лео безумными глазами уставился на него. Шалерер
заметил:
— Ну и дурацкии же у тебя вид.
В шесть часов вечера ученик Лео Кни впервые преступил завет своего хозяина — не пользоваться его велосипедом. Выйдя на Зонненштрассе, он вскочил на него, сейчас же попал на трамвайные рельсы и таким образом устроил колоссальную восьмерку на переднем колесе. Дрожащими руками он пытался разогнуть колесо. Добряк полицейский помог ему в этом.
Приехав домой, Лео скатал старое солдатское одеяло, которое обычно прикрывало растрескавшиеся фибровые чемоданы на платяном шкафу, затем смочил волосы над раковиной и попытался уложить волною переднюю прядь, что удалось ему только отчасти. При этом он вперемежку мурлыкал себе под нос три различные песенки, так что бабушка, равнодушно помешивавшая рагу в жаровне, полюбопытствовала:
— Что это ты сегодня какой живчик?
Немного погодя Лео уже стоял у железнодорожного переезда. Одеяло он спрятал неподалеку в кустах. Было еще рано. В окнах больших новых домов напротив мало- помалу загорался свет. Лео, как и тысячи людей до него, занятых мыслью о любви, думал о том, что же происходит за освещенными окнами.
Наверно, за многими из этих желтых светлых занавесей живет любовь, о которой мечтал Лео. А может, она притаилась за красновато-розовыми гардинами в третьем этаже? Очень подозрительные гардины. Возможно, что сейчас кто-нибудь говорит там: «Хельга, я так стремился к тебе»,— а она отвечает: «Я всегда буду с тобой, я ведь тоже хочу счастья».
А этот душный оранжевый свет, льющийся из большого окна в доме слева. Наверно, там двое празднуют обручение. И все, все за этими окнами знают любовь...
Так вот стоял и думал шестнадцатилетний человек и, правде говоря, боялся, но в то же время воображал себя очень отважным, очень дерзким и одновременно терзался тоской, боязнью, гордостью и неверием в себя. Может быть, он был еще слишком молод?
Пожалуй. Конечно же, он слишком молод — но еще придет время и вокруг будет много женщин, так много что он поневоле станет в тупик, конечно, все это будет
Вот уже пробило восемь часов, а Марилли нет как нет.
Лео уготовил местечко для себя и для своей первой девушки. Оно было ему знакомо по игре в индейцев. Чудный уголок возле забора городского садоводства. Вокруг густой кустарник. Его чувства непрестанно менялись беспомощная тоска и на смену ей вожделение, до боли напрягшее мускулы, доходившее почти до ярости. Капли пота выступили у него на лбу. Он провел языком по верхней губе; вкус был кисловатый. Уже пять минут девятого. Лео развел руки, словно желая растянуть до отказа невидимый экспандер, и заскрежетал зубами. Вдруг какой-то голос позади него сказал:
Ты что там делаешь?
Голос звучал точь-в-точь как бывало у старого фонаря, когда кто-то закрывал Лео глаза ладонями: «Кто это?» Да, это и вправду была Марилли, чувство мучительного напряжения отпустило Лео.
Я давно тебя дожидаюсь,— сказал он и встал справа от Марилли.
Я шла в обход,— сказала девушка,— чтобы никто меня не заметил.
Правильно,— одобрил ее Лео.
Вот уж и месяц взошел. Но вид у него сегодня неприглядный. Слишком он желтый, переспелый, злой как чирей.
Оба они шли по узкой тропинке меж кустов, временами такой тесной, что Лео приходилось идти впереди, но теперь, в новых спортивных штанах, ему это было нипочем. Один раз вперед прошла Марилли, и Лео видел, совсем ясно, как она переставляет ноги и что они у нее еще не совсем прямые, а временами он слышал, как ее вискозное белье чуть-чуть поскрипывает при ходьбе. Тут Лео на полсекунды остановился, потому что его ослепило розовым светом. Но еще успел притормозить надвигающуюся лавину, лавину мечты, от которой у него спирало дыхание.
Два раза сказала Марилли за его спиной:
Мы, кажется, заблудились, Лео?
А Лео вдруг осенило, и он сострил:
— Мы не заблудились, а блудим!
Оба они расхохотались, и на миг между ними воцарилось нечто вроде перемирия.
Юноша достал из-под куста одеяло и уже довольно долго нес его под мышкой. Дрожа как в ознобе, он думал: «Знает ведь она-то, Марилли, зачем я несу одеяло. Боже ты мой, знает, а все-таки идет». И сам Лео уже едва волочил ноги при этой мысли, и горло его сдавливало все сильней и сильней как раз в том месте, откуда должны идти звуки.
Когда они дошли до заранее выбранного им уголка, он раздвинул куст и придержал ветки, чтобы они не хлестнули по лицу Марилли. Девушка с бархоткой улыбнулась, она все еще держалась вполне естественно.
Здесь это? — спросила она.
Да,— отвечал Лео,— здесь...
Он раскатал одеяло и опустился на колени, чтобы расправить углы. Потом сказал Марилли, очень интеллигентно:
Присядь, пожалуйста.
Она взглянула на него и села. Потом вздохнула: «О-хо-хо!» — словно устала от ходьбы. Ее красные волосы свесились чуть не до бедер. Они были как занавес, который надо раздвинуть, чтобы увидеть ее лицо. Кончиками пальцев она отбросила волосы на выставившееся вперед плечо. На ней была белая блузка, перешитая из материной, и груди ее натягивали тоненький искусственный шелк. Она обняла руками сжатые колени, склонила на них голову и посмотрела на Лео искоса, но открытым и таким смелым взглядом, что паренек со всеми своими грешными помыслами закачался, словно рыцарь на турнире, после того как в него угодило метко брошенное копье.
А сейчас,— все-таки удалось ему выговорить,— сейчас я тебя поцелую.
Здесь уж Лео надеялся постоять за себя. По фильмам, где поцелуи показывались крупным планом, он накопил Достаточно разнообразный опыт. Так он полагал.
Он взял Марилли за руки повыше локтей и мягко притянул ее к себе. Девушка закинула голову далеко назад, женщина, изведавшая много поцелуев, и слегка разула губы, но глаз не закрыла. В этом акробатическом положении Леонард подарил ее своим первым поцелуем Его губы были прохладны и шелковисты, как молодая древесная кора. Коснувшись губами Марилли, он ощутил удар, очень схожий с тем, утренним, от электрического тока. А Марилли чуть пошире раскрыла свои изогнутые губы. Но затем сила, с которою он ее держал, вдруг сдала, и она стала медленно клониться назад.
Дышать ему было нечем, он еще не знал, как надо дышать во время поцелуя, не отрывая своего рта от рта девушки.
Марилли лежала на спине и ничего уже больше не говорила, только смотрела загадочно, нехорошо и чувственно, а Леонард просунул руку ей под спину и испробовал то, чему его научил Ганс. Неторопливо провел кончиками пальцев по ее хребту, вверх и вниз. Тут Марилли прогнулась, как на гимнастике, и сказала довольно естественным голосом:
Ах нет, не надо.
И Лео потянулся к ней.
А когда он хотел расстегнуть ее блузку, на него накатила лавина. Гигантская, красно-розовая и горячая. Дыхание его пересеклось, он упал ничком рядом с нею и так и остался лежать лицом вниз, зарывшись руками в траву, жадным ртом почти касаясь земли.
А дальше? Дальше ничего особенного не было.
Что с тобой, Лео, тебе плохо? — спросила Марилли, несколько мгновений спустя увидев своего первого возлюбленного в столь жалкой позе. Лео покачал головой, и взгляд его сделался так странен, что Марилли испугалась и рада была, когда они ушли из этого уголка.
У деревянного шлагбаума на переезде стояло несколько парней и девушек, и, когда Лео с Марилли проходили мимо, один из них, верно, случайно заметил:
Упасть беда не велика, но остаться лежать — это уж ой-ой-ой!
И Лео, перейдя рельсы, подал Марилли руку и сказал:
Ты не сердись, Марилли.
Вид у него был такой, словно он втихомолку плакал, идя темной молчаливой дорогой.
Марилли бегом пустилась к дому.
Но с этого вечера Лео часто бывал какой-то странный, хотя другие, да и он сам, этого не замечали.
— Не будь же таким чувствительным,— говорил Биви Леер.