— Я вовсе не чувствительный, а вот жжет меня, понимаешь?
— Господи, расчувствовался, как старая баба,— говорил Биви.
Затем он стал добривать физиономию своего друга. Тот сидел верхом на старом кухонном стуле, держась руками за спинку и склонив голову. Биви обрабатывал ее на манер, принятый в салоне Лехнера. Казалось, что волосы Лео сзади внезапно и круто срезаны лобзиком. Затылок был гол и выбрит до огненной красноты. Два пореза тоже виднелись на нем, но у Биви имелся специальный карандашик, который немедленно останавливал кровь, хотя и обжигал кожу при этом.
Теперь Биви прищурил один глаз, отступил на шаг и обнаружил недобритое местечко в складке на шее. Он тотчас же принялся устранять, хотя и против шерсти, этот недостаток бритвой, впервые купленной за свой собственный счет. Затем он щедро усеял пудрой поле своей деятельности и повернул стул вместе с сидящим на нем другом. Теперь Лео предстояла обработка спереди.
Волосы у тебя растут, как у кошки фрау Штейн,— объявил юный Фигаро.— Они гроша ломаного не стоят.
Лео отвечал:
Я и сам знаю, что не стоят.
Теперь Биви прижал голову приятеля к спинке стула и сказал:
А все-таки они будут лежать не хуже, чем у Бертля Тэйлора.
Чем у кого? — недоверчиво переспросил Лео.
У Бертля Тэйлора.
Ладно.— Лео обрадовался и умолк.
Для начала Биви сильно увеличил овал лица Лео тем, что выстриг ему волосы надо лбом на добрых два сантиметра. Он даже устроил ему «аристократические» виски.
Затем с помощью грозно постукивающих ножниц организовал другу остроконечные бакенбарды, используя для этой цели даже нежнейший пух на висках. Далее он намылил всю эту лесосеку и стал ее скоблить. Лео было оченьне по себе во время этой процедуры, но он уже давно обещал Биви, что даст ему навести на себя красоту. К тому же Биви был его другом.
Окончив бритье Лео, Биви разразился победной песней.
Ну, если и теперь ни одна не клюнет, пиши пропало,— объявил он и подал другу ручное зеркало. Лео в него заглянул.
На него смотрело лицо, которое никоим образом не могло принадлежать ему. Скорее, это циркач Франкенштейн смотрел из зеркала. Или в лучшем случае Гаральд Крейцберг, величайший танцор мира, сейчас красовавшийся на всех афишных столбах. Это же ужас, что натворил Биви! Но Биви воскликнул:
Сиди, сиди, я еще не кончил!
И губной помадой поставил красные точки в уголках глаз своего клиента.
Далее Биви — так он и сказал — «прокорректировал» его брови. И еще этот юный гример, затаив дыхание, длинным черным карандашом подрисовал ему бачки. То, что в результате осталось от первоначального лица Лео, было густо присыпано пудрой.
Ну, что теперь скажешь? — осведомился Биви, проведя последний штрих.
Лео ответил:
Бесподобно! Впору самому заправскому франту.
Но хорошо он себя не чувствовал после этого жуткого превращения. Все-таки он пошел к себе наверх переодеваться для танцев. Биви тем временем прихорашивался с помощью ножниц, пудры, бритвы и ручного зеркальца собственной конструкции, с примерной солидарностью стараясь придать себе такой же вид, какой придал другу. Он даже вспрыснул себе в глаза несколько капель белладонны. Представитель косметической фирмы подарил ему пробный флакончик средства, будто бы делающего взгляд огненным. Но эта штуковина отчаянно жгла, и Биви поспешил промыть глаза.
Сегодня они отправились в «Маскотту» вдвоем. Рупп меньшой должен был ехать на специально заказанном автобусе с экскурсией служащих телеграфа в Марквартштейн, а Наци Кестлу вырезали миндалины — по категорическому настоянию медицинского советника Дрейссигакера.
На ходу Лео выбирал места, где почва была помягче, из-за каблуков, быстро стаптывавшихся на одну сторону. Он и руками едва-едва шевелил. Из очень уж дрянной материи был сшит его костюм, и в карманах не было ничего, кроме двух марок наличными, крючка, которым он отпирал дверь, и аккуратно сложенного носового платка. Иначе он бы торчал горбом. Лесоторговец Диммер, видя, как эти двое выходят из дому, остановился, рассеянно поглядел им вслед и смеялся, покуда лицо его не сделалось багровым от сдерживаемого веселья.
Как два кловна,— повторил он несколько раз в перерыве между смехом,— как два кловна! — Он имел в виду клоунов.
Сегодня что-то произойдет,— уверенно заявил Биви, идя рядом со своим другом.
Сегодня и правда можно было надеяться, что они сведут знакомство с какой-нибудь девушкой, потому что был майский бал.
Я думаю, сегодня удастся,— сказал Биви, а Лео договорил за него:
Если и сегодня мы ни одной себе не добудем, я уж не знаю...
По парку они шли следом за парочкой, видимо о чем-то препиравшейся. Он говорил ей:
Ты ведь наскребла не меньше десятка за четырнадцать-то сверхурочных часов.
Она возражала:
Я же тебе говорю, Ферри, они мне дали восемь с половиной марок, а шесть пришлось отдать в дом.
Он:
А куда же делись две марки пятьдесят и когда они объявятся?
Восемьдесят пфеннигов парикмахеру за прическу «Порыв ветра», пятьдесят за сигареты. А вот тебе остальное.
И она отдала ему одну марку двадцать пфеннигов.
Он еще сказал:
Больно ты швыряешься деньгами.
Но теперь она повисла на его руке, притянула его к себе поближе и сказала довольно ласково: Да ну же, Ферри.
Так, так, так,— ответил он, явно подобрев, хотя и чуть-чуть ворчливо.
Лео толкнул Биви локтем и прошептал:
Вот это я понимаю, женщина что надо!
И откуда он ее раздобыл,— отвечал изумленный Биви,— где только такие водятся?
В этот вечер Леонард познакомился с Хеди. Но неделю спустя он продал ее своему другу Биви за две марки. Теснимый обстоятельствами.
На этот раз они сидели у прохода, ведущего в дамский туалет. Это место выбрал Биви. Удобное место, отсюда, когда девушки проходили мимо, было видно, какого они роста, не кривые ли у них ноги и не слишком ли толстые, что частенько встречается, а замечаешь это уже во время танцев по презрительным взглядам, которые бросают на толстоногую девицу.
Биви, собственно, первым заприметил Хеди. Он сказал:
Смотри-ка, смотри на эту чернявую!
Недурна,— решил Лео.
Но разглядел он ее только сзади. Когда она шла обратно, он увидел ее спереди и был поражен в самое сердце. Проглотив слюну, он сказал:
Колоссальная женщина.
При этом он, конечно, имел в виду не колоссальный рост, а колоссальное впечатление, которое она на него произвела.
Пригласишь ее? — спросил Биви.
Нет, сначала ты пригласи,— отвечал Лео.
Заиграли вальс. Они оба танцевали его не слишком
хорошо и потому остались сидеть. Чернявую пригласил какой-то пожилой господин, вечно околачивавшийся в «Маскотте». Голова у него была лысая, но он так изумительно танцевал, что все звали его «король вальса». Из левого кармана у него всегда торчала вчетверо сложенная газета, и его приглашение было честью для всякой девушки; отказа он не знал. Танцоры помоложе и девушки говорили, что он работник прессы. Доля правды тут имелась: король вальса был швейцаром в редакции большой газеты.
Когда вальс кончился, наступила пауза. Лео и Биви не сводили глаз с чернявой, а она отвернула голову, как делает каждый человек, когда другой упорно смотрит ему в затылок. Когда же девица наконец обернулась, Биви быстро сделал круговое движение указательным пальцем; здесь это считалось приглашением на танец. Но она смотрела совсем не на него, а на Лео: его лицо в полутьме «Маскотты» было по меньшей мере интересно. Биви, смутившись, быстро провел по волосам своим отвергнутым пальцем. Что ж ему еще оставалось? У Лео же при этом обмене взглядами мурашки побежали по коже, так бывает в кино при сверхотважных поступках героя, а с некоторыми и при звуках национального гимна.
Сердце Леонарда билось неравномерными толчками, когда маленький трубач поднес ко рту свой инструмент для следующего танца. Он мигом вскочил, тут же поднялась и чернявая. Она уже была приглашена каким-то нелепым типом, в высоком стоячем воротничке, сидевшим за соседним столиком. Но, поднявшись, чернявая бросила быстрый взгляд на Лео и очаровательно передернула плечами— этот жест говорил: «Увы, любимый, он был первым, но я уже твоя, я это знаю».