Даже стало весело. Пусть друг отнял у него девушку. Пусть этот трусливый, грязный пес удрал, и она тоже. Важно одно: он ничего больше не должен судьбе. Расплатился с нею сполна. Пожалуй, даже переплатил. И, значит, может рассчитывать на какую-то ее милость.
И тут же слезы набежали у него на глаза. Биви причинил ему эту боль, добряк Биви, его друг, почти одно с ним. Бог ты мой, да, может, он и не виноват, Биви. Он ведь всегда говорил, что из-за девчонки друзьям нельзя ссориться.
Да, да, так он говорил, этот низкий тип. Лео, держа пальто в руке, медленно затрусил дальше. И плакал до тех пор, покуда ритм трусцы не выбил из него всех слез.
Тогда он зашел в первый попавшийся трактир. Выпил четыре стакана экспортного пива и стал с интересом на блюдать за карточной игрой постоянных посетителей. Когда трактир закрылся, у него остались еще две марки. С ними он отправился на улицу, где стояли ночные девицы. Он шатался, и в ушах у него отчаянно звенело.
Лео решительно направился к довольно толстой и немолодой девице и объяснил ей, чего он от нее хочет. Она через плечо на него взглянула и, уходя, бросила:
С ребятней не вожусь!
Что ж, Лео пошел к другой девице, помоложе, как ему показалось. У него ведь еще были две марки. Эта стояла возле освещенного меню ночного ресторана. Лео снова сказал, чего он хочет. И при этом заглянул ей в лицо. Это была «раскосая мордашка».
Фрейлейн Хегеле теперь не стучала на старомодной пишущей машинке, а занималась другим делом.
Лео давно уже скрылся, когда она собралась ему ответить. В три часа ночи он явился домой. Подошел к газовой плите, открыл кран и вдохнул потекший приторный газ. Когда он снова завернул кран, вся кухня уже пропахла газом. Лео подумал: не такой уж плохой запах.
И еще: даже уличная девка меня не хочет. Даже за деньги. Браво, теперь, я по крайней мере знаю что к чему.
В понедельник вечером он встретил Биви около салона Лехнера.
Эй, ты, подойди-ка сюда, — сказал он, сжимая в кармане связку ключей. Ключи он держал так, что самый длинный из них торчал между третьим и четвертым пальцем его сжатого кулака.
Торчащим ключом он намеревался заехать в зубы Биви, этой паршивой собаке.
Биви двинулся к нему, немного пошатываясь, но в общем бесстрашно, и сказал:
Ну, чего тебе?
Тебе нечего мне сказать?—поинтересовался Лео и неторопливо вытащил руку, сжимавшую связку ключей.
— То есть?
Тебе нечего мне сказать, шелудивый пес?
Отойди немного, — сказал Биви, — не обязательно, чтобы мой шеф все слышал.
Део повиновался, и они вместе завернули за угол, словно ничего не случилось.
Когда они наконец остановились и Лео почувствовал, как волоски у него на руках встают дыбом от принятого смертельно холодного решения, Биви сказал:
Бей, пожалуйста, давай, давай, бей, если хочешь.
И даже засунул руки в карманы, хотя лицо у него
было белое как мел.
— Я тебя с дерьмом смешаю, слышишь, с дерьмом.
— Прошу, — сказал Биви и даже не пошевелился.
Но тут вся сила, как вода, полилась у Лео между пальцев так быстро, что он уже знал, через несколько минут ее совсем не останется. Вся сила и ярость и задуманная месть попросту ушли между пальцев, и не мог он их удержать, как ни сжимал кулаки.
Другу ты сделал гадость, единственному своему другу, фу-у черт, подлая собака!—простонал Лео.
Тут Биви Леер, все еще мучнисто-белый с лица, проговорил:
Слушай, что я тебе скажу, Лео. Сходи-ка к доктору. Ты не в себе. Это всем давно ясно. Всему дому ясно. Мне тебя жалко.
Так, тебе меня жалко?
Да.
Жалеешь, значит, меня?
Жалею.
Так вот же тебе.
Лео плюнул в лицо Биви. Повернулся, рассмеялся в голос и ушел. В осеннем тумане медленно растворилась его фигура.
Чарли сидел в казино, когда Лео пришел за пособием. И ел рагу из оленины — блюдо, редкое в этих стенах. Лео он сразу увидел.
Эге, старый бродяга! — воскликнул Чарли.
Бог ты мой, кого я вижу?! — в свою очередь воскликнул Лео.
Он присел на табуретку у стола. Чарли, усердно обсасывая каждую косточку, заметил:
Кажется, они мне подсунули оленьи рога.
Лео хихикнул и сложил руки так, что пальцы одной пришлись на пальцы другой: средний палец левой на указательный правой, безымянный на средний, мизинец на безымянный. Руки у него теперь выглядели как покалеченные.
Чарли взглянул и спросил:
Это еще что за дурацкие шутки?
Так! — и Лео засунул судорожно сжатые кулаки в карманы.
Давай-ка сходим со мной в «Ослиный хлев», там тебя чем хочешь попотчуют.
Попотчуют? — переспросил Лео.
—- Да, от полутора марок и выше.
И они пошли.
«Ослиный хлев», захудалый и пользующийся дурной славой трактир, находился в центре старого города. Туда ходили разносчики, безработные, сутенеры, полиция, профессиональные картежники и прочее городское отрепье.
После случая с Аннелизой Динглер и разрыва с другом юности Биви Лео постоянно копался в себе. С тихим злорадством за собой наблюдал. Казалось, на языке у него все время вертится: я вполне удовлетворен, что с Леонардом Кни все так мерзко получается. Посмотришь, он плохо кончит. Обрати внимание, что он сейчас творит. Я же тебе говорил. Такому типу и помочь-то нельзя. Носится, бегает, а все без толку. Последи, чтобы он отсюда убрался. Что он здесь забыл? По такому уж, конечно, никто не заплачет.
Переступив вместе с Чарли порог старого, захудалого трактира, в котором кишмя кишели неудачники, беды, незадачливые судьбы, бессмысленная алчность, выщелоченные жизни, Лео сразу почувствовал себя как дома.
Да, здесь ему место. Это его сородичи.
Ведь и они росли в тени, и они были обойдены. Пасынки, безбилетные пассажиры, униженные. Здесь царила мутная мгла уже стершихся чувств. А как здорово эти люди скользили. Не противясь, медленно, с приятностью, туда, где наконец кончится скольжение. И уже скоро.
Лео это чувствовал с удовлетворением, с туманной, склизкой радостью. Там уж можно упасть, потому что упадешь удобно, грехи-то ведь мягкие. На мгновение Лео вспомнилось место из предпоследней читанной им книги, книги об Индии. В ней приводилось речение, очень ему понравившееся. Оно гласило:«Не должно по доброй воле переступать порог, за которым тебя окутает тьма. Беги ка-амы, вожделения!»
Лео только улыбнулся.
Они сели за стол без скатерти у слепых окон. Несколько засохших гераней стояли на подоконниках, в геранях торчали окурки.
Был здесь и телефон. В углу, в коричневой будке. Давно устаревшего образца — трубка рядом с аппаратом. У кельнерши, маленькой и веселой, все лицо было в морщинах. За покрытым жестью прилавком стоял сырой толстый мужчина — хозяин. Рядом с ним висел кастет — длинная пружина со свинцовым шариком на конце. В углу — потрепанное пианино. Громко тикал регулятор. В помещении находилось человек двадцать. Из них добрая половина — женщины.
Deux bières[11],— смеясь, сказал по-французски Чарли веселой старой кельнерше.
Она воскликнула:
Господи, да ведь это Чарли. — И сразу убежала.
Ее звали Мария. Когда она шла, видно было, как двигаются под ее потрепанной юбкой суставы на бедрах. Она походила на марширующий скелет.
Лео прислушался к гомону в зале. Потом его внимание привлекли мужчина и женщина, говорившие на тему, еще не совсем им освоенную. У женщины лицо было накрашенное и рыхлое, как пудинг. И все-таки дурнушкой ее нельзя было назвать.
Они вот что говорили:
Слушай-ка, с этого можно было содрать по меньшей мере десять марок.
Поди ты, Джонни — голодранец, и все тут.
А тот в плаще?
Тоже босяк.
А я-то уж раззарился на добычу.
Такой уж сегодня день, одни осечки.
А прежнее ты уж сбыла с рук?
Да, Марии.
Ладно, теперь топай с попутным ветерком.
Иду, иду, старина.
— Ладно.
— Уже ушла.
Ладно.
Девица с резиновой головой встала. Лео был ошеломлен ее фигурой. Бомба, а не женщина. Тут к их столику подошел подвыпивший старик, кожи на лице у него было слишком много.