И вот люди дышат беззаботно, словно все так всегда и будет, а если и размышляют о себе и своей жизни, то им чудится, что она — замкнутый круг и теперь им никак нельзя умереть, потому что предстоит повышение по службе или еще не достроен новый, отдельный домик. В чем же будет тогда смысл жизни? И они кричат друг другу:
Привет, приятель, ночь сегодня что-то холодная.
Или:
Дай тебе бог здоровья, старый козел.
И поют «Под старыми дубами могилу вырой мне». Но сами все это всерьез не принимают. Куда там, судьба еще сыграет с ними какую-нибудь шутку.
Так идут они по жизненной тропе и до смерти расстраиваются оттого, что брюки, купленные три недели назад, сейчас подешевели на четыре марки с лишком. Или смотрят на звезды и радуются, как Ганс Верхогляд,^ и, слава тебе господи, не видят темной ямы, разверзающейся у них под ногами, ямы размером два метра двадцать на метр восемьдесят. Хоп-ла, вот тебя и нет!
Вскоре трава вырастает и над господином Шиндлером. Заячья капуста или петрушка, а не то и картофель. В зависимости от почвы. Точка.
Марилли Коземунд очень уж быстро прожила свою жизнь. Слишком алчной она была и всегда голодной. Впрочем, голод вполне здоровое человеческое свойство. Но свойства такие, как алчность, вожделение и ярость, нельзя принимать в неразбавленном виде. Разрешается разве что несколько капель. И на большом количестве воды.
Во всем надо меру знать и цель перед собою видеть, говорят люди в таких случаях.
Субстанцию для разбавки таких концентратов чувств люди называют разумом. На что же людям дан разум, если...
К тому же разжиженного и разбавленного на дольше хватает.
Если бы Марилли один только раз вспомнила о заключительных словах господина учителя Гербера: «Разумно распределяйте свои радости!»
Но Марилли уже в четырнадцать лет была вертихвостка, а о чем, спрашивается, думает такое скороспелое дитя на выпускном празднике? Наверно, о жизни, что ждет там, за дверью, еще о нарядах, а может быть, уже и о мужчинах.
Корнем большинства людских бед, что там ни говори, является пол. Возможно, не у всех, но безусловно у таких людей, как Марилли.
После сына оптового торговца маргарином Коземун- дову девчонку любил продавец автомашин. Это был застенчивый, благовоспитанный юноша, которому фирма предоставляла новые элегантные машины для демонстрационных поездок. На них он катал Марилли. Подвозил ее к дому на Мондштрассе.
Но молодой человек завербовал для фирмы не слишком много покупателей, и однажды вслед за ним, для наблюдения, был послан один из его коллег. Он увидел белокурого юношу возле дома Марилли, в котором вряд ли могли обитать лица, заинтересованные в покупке машин, небрежно сидящим в новеньком кабриолете. А когда оба седока вылезли из машины и распрощались, благовоспитанный молодой человек презрительно пхнул ногой переднее колесо демонстрируемой машины, как это делают все молодые автомобилисты, чтобы узнать, достаточно ли воздуха в покрышках.
Наблюдатель доложил об этом фирме. Больше ничего не потребовалось. Блондина в тот же день вышвырнули с работы, и Марилли в свою очередь дала ему отставку. Ну что прикажете такой хорошенькой девушке делать с кавалером без машины?
Марилли отлично знала, что мужчины хотят полюбоваться ее ножками. Даже когда они восхищались ее прической, восхваляли ее шею, до смешного прочувственно заглядывали ей в глаза. У каждого из этих господ были свои приемы.
Она научилась быстро распознавать таких, что пытались действовать втихомолку. Потому что женщины куда трезвее и хитрее, куда наблюдательнее, чем мужчины, к тому же еще влюбленные, и сразу замечают даже самые малые неувязки. Марилли обычно дожидалась, пока наберется полная пригоршня таких неувязок, и тогда приступала к разоблачению.
Любо-дорого было смотреть, какие дурацкие физиономии делались у ее ухажеров, и слушать, как они, заикаясь, уверяли, что сами не понимают, что делают, до того они. дескать, влюблены.
Случалось, что Марилли, даже выведя на чистую воду этих притворщиков, все же не говорила им нет. Возможно, оттого, что одного она жалела, другого еще не хотела потерять или просто ее снедало любопытство. Бог ты мой, женщины, как бы они ни были благоразумны, каким бы ни обладали здравым смыслом, сами не знают, что заставляет их так поступать.
Она поступала так, и в большинстве случаев, когда это было особенно нелогично, только потому, что была женщиной.
Марилли постепенно узнала систематиков, стратегов и математиков любви. Они умели все так рассчитать, что любовная связь развивалась неприметно, органично и словно бы сама собой. Знакомство, первое свидание, первый поцелуй, случайное посещение его квартиры, диалог без реплик партнерши.
— Похоже, будет дождь, я только забегу возьму плащ.
Зайдите же со мною наверх.
Даю вам честное слово, не случится ничего такого, чего вы сами не пожелаете.
Ну разве я похож на разбойника?
Ты ничего не забыла, моя радость?
Иди тихонько, моя домоправительница вечно подслушивает.
Ну, скажи, разве нам не было хорошо?
Иди немножко скорее, вон уже твой трамвай!
А были и совсем рохли. Они писали письма, плакали, грозили покончить с собой, тащили ее с собой к матерям, которые такими вырастили своих милых сыночков.
Но и эти в положенное время касались рукой ее колен. И смотрите-ка, тихони, как правило, очень неплохо справлялись со своей задачей.
Но в общем-то не очень отличались от притворщиков и планомерных стратегов.
Были и вовсе нескладные, были богачи, которые предпочитали добиваться своего с помощью звонкой монеты, были до ужаса настойчивые и были страстотерпцы. И еще такие, что старались чем можно услужить, готовы были прийти ей на помощь в любой час дня и ночи; они не требовали ничего, кроме дружбы. Первое время. С совсем неподходящими гуляла Марилли, у которых, казалось, никаких шансов не было, а таких, которые по анкетным данным могли быть уверены в победе, она отвергала.
Она наперечет знала бары, курила американские сигареты и папиросы и «чинарики». «Чинарики» даже очень часто. Она пила коктейль и дула через соломинку в бокал шампанского и пила пиво из громоздких кружек. В пригородных трактирах с тремя или четырьмя хорошо подработавшими рабочими, которые потом дрались из-за нее, так что врач зашивал им раны. Она нередко сидела в пивнушках, где пьянствуют с утра и где гости хватали ее за блузку, и спала в виллах с плавательным бассейном.
Она все проделывала слишком часто, эта Марилли, слишком часто и слишком рьяно. И в ее жизни, в сущности, ничего уже не осталось. Ничего не осталось и от нее. А Марилли было всего тридцать семь лет,
Определенный мужской тип всегда волновал Марилли и она его искала. Искала мужчин грубых, холодных, так называемых бессердечных. Один такой появился после бледного автомобильного юноши. Ничего в нем особенного не было. Внешне. Но то, что он делал и говорил,— это было здорово. Округло, разумелось само собою, швов не было видно. Этот был малый что надо.
С ним Марилли любила быть совсем маленькой, беспомощной, неприметной.
Но затем ее точно что-то укусило. И когда раз он с большим опозданием приехал на своем велосипеде — машины у него не было,— для пробы сказала ему:
Можешь убираться восвояси, да поживей, мне тебя не надо.